Неправильная женщина
Шрифт:
– Тут есть одно местечко, где мы с тобой некоторое время можем быть полноправными хозяевами. Пойдем… если, конечно, не возражаешь…
Разумеется, она не возражала, о чем ему с готовностью и объявила.
В квартире, в которую они зашли, было темно. Не включая света в коридоре, Евгений Павлович, как все же про себя продолжала его называть Таня, припечатал ее к стене. После этого, положив одну руку девушке на грудь, он так плотно обхватил ее губы своими, что она задохнулась. Ермакова успела вспомнить, что состояние нехватки воздуха, когда у Любки Михалковой ее так же яростно целовал Юра, резко отличалось от этого. Даже несмотря на то, что она тогда понимала – пьяному Майорову кажется, будто он целует Лану, – Таня была счастлива. Все ее существо откликалось на его поцелуи. Тело чуть ли не болело, напрягалось и, казалось, готово было слиться воедино с Юриным и даже раствориться в нем. Сейчас девушка
Когда лаборант все так же в темноте, к которой глаза несколько попривыкли, перенес Ермакову на уже раскинутый на полкомнаты диван и принялся раздевать, она с готовностью помогла ему: стянула с ног капрон, расстегнула множество меленьких пуговиц пояса и резко отбросила его, опять смешно и трогательно болтающего резинками, как осьминог щупальцами, в сторону. Таня удивилась тому, что в такой момент ей приходят в голову весьма образные сравнения, завела руки за спину и расстегнула сложную застежку бюстгальтера, с которой Женя никак не мог справиться. Трусики он двумя резкими движениями содрал с нее сам.
Все, что началось после этого, Таня потом долгое время вспоминала с содроганием. Школьный лаборант сначала несколько минут чуть ли не кусал ей соски, а потом так резко развел в стороны ее ноги, что она даже вскрикнула. Евгений Павлович не обратил на это никакого внимания и таким же резким движением сунул в нее что-то толстое, плотное, горячее. Танино тело отказывалось пускать внутрь себя это «что-то», отчаянно сопротивлялось, но оно продолжало и продолжало поступательно продвигаться внутрь ее организма, причиняя девушке жуткую боль. Она начала извиваться и стонать, но на мучителя это по-прежнему не производило должного впечатления. Он продолжал свое дело до тех пор, пока в Тане что-то не лопнуло. В этот момент то, что пихал в нее лаборант, довольно легко прошло внутрь тела, но боль сделалась нестерпимой. Девушка так жутко закричала, что парень понял: что-то происходит не по правилам, не так, как должно бы. Он выдернул из Тани то, что причиняло ей страдания, соскочил с дивана и включил свет. Ермакова ужаснулась тому, что увидела. Перед ней стоял мужчина, обнаженный подобно античной статуе. То, что у этих статуй мирно и спокойно висит между ног таким же мраморно белым, как и все тело, у стоящего перед ней было отвратительно окровавленным. Таня перевела взгляд на свои все еще раскинутые в стороны ноги. Они тоже были измазаны кровью, а на простыне между ними расплывалось приличное по размерам багровое пятно. У нее не хватило сил даже заплакать. Таня только хватала ртом воздух и даже не догадывалась свести вместе ноги. Ей казалось, что она теперь вечно станет сидеть на этом чужом диване, а кровь так и будет вытекать из нее до тех пор, пока не вытечет вся.
– Да ты что, девчонка, что ли?! – вскричал Евгений Павлович, которому в этих обстоятельствах абсолютно перестало идти домашнее и теплое имя Женя.
Таня никак не могла понять, о чем он спрашивает. Разумеется, она не мальчишка, и он это прекрасно знает. А еще он видит, что она истекает кровью, но вовсе не спешит вызвать «Скорую помощь» или хоть как-то помочь самостоятельно.
– Все ж в школе говорят, что ты… беременна… Даже на педсовете твой случай обсуждали… – продолжил лаборант, который так резко протрезвел, будто и не принял перед свиданием полстакана водки. – Как же так?! Обманула всех?! Зачем?!
Ермакова наконец несколько пришла в себя и, не отвечая на вопросы, еле слышно спросила:
– Я сейчас умру, да?
– От этого еще никто не умирал, – бросил ей Евгений Павлович и добавил: – А ну пошли в ванную!
– Я н-не м-могу… – заикаясь, объявила ему Таня и наконец заплакала.
– Вот только ныть не надо! Сама ведь набивалась… А мне-то откуда знать, что… Черт… Вот ведь влип…
Евгений Павлович безнадежно махнул рукой и вышел из комнаты. Спустя несколько минут Таня услышала звук льющейся воды. Обратно в комнату он вошел уже в брюках и белой майке. А она так и продолжала сидеть с разбросанными по сторонам ногами, в ужасе взирая на кровавое пятно перед ней. У нее уже хватило соображения понять, что оно не увеличивается в размерах, а значит, кровь из нее больше не вытекает. Девушка даже успокоилась на предмет того, что она вообще текла. Так и должно быть. Ермакова вспомнила термин «дефлорация», с которым ее познакомила медицинская энциклопедия.
– Ну и что теперь будем делать? – спросил ее Евгений Павлович и лично соединил ее ноги.
Ермакова посмотрела на него глазами, в которых уже не было ни слезинки, и спокойно сказала:
– Будем ждать.
– Чего? – изумился Евгений Павлович.
– Мне нужен ребенок.
– Вот как?! – еще более изумился лаборант, потом вдруг поднял на нее округлившиеся глаза и проговорил: – Слуша-а-ай, а я ведь понял твою комбинацию! Похоже, что с Юркой Майоровым у тебя что-то было, но не до конца, и ты решила привязать его к себе ребенком, хоть бы и моим, так?!
– Так, – не стала отрицать Таня.
– А если я ему все расскажу?
Ермакова посмотрела на взрослого, как ей казалось, человека с сожалением и ответила, опять перейдя на «вы»:
– А я скажу, что вы меня изнасиловали.
– Да кто тебе поверит-то? – крикнул Евгений Павлович и осекся. Кто знает, какие звенья комбинации Ермаковой ему еще неизвестны. А девушка между тем спокойно продолжила:
– Весь наш класс видел, какие вы на меня бросали взгляды до этой моей мнимой беременности, как мы с вами только вдвоем готовили кабинет физики к лабораторным работам при закрытых дверях. Я скажу, что вы держались до тех пор, пока я была непорочной девушкой, а как только у меня все произошло с Майоровым, вы решили, что ребенок во мне уже есть, а потому можно меня безнаказанно насиловать.
– Н-ну ты д-даешь… Ерм-макова… – начал заикаться лаборант. Он никак не мог придумать, что еще сказать этой стерве, тем более что кое в чем она была абсолютно права, а девушка уже одевалась, совершенно забыв, как только что извивалась и кричала от боли.
Когда за ученицей десятого «Б» захлопнулась входная дверь, Евгений Павлович вышел из ступора и уставился на кровавое пятно на простыне. Да-а-а… влип, так уж влип… по полной программе… А не надо зариться на тех, кто себя навязчиво предлагает! Впрочем, ему Таньку в свое время предлагала и мать. Даже она, такая ушлая, вряд ли могла предположить, во что с этой Ермаковой вляпается ее сын.
На следующий день после свидания с Евгением Павловичем Таня почувствовала приступ тошноты и поняла: удалось все, что она планировала.
1995 год
Антонина Кузьминична Чеснокова ненавидела своего внука. Вообще-то внуков у нее было аж четверо, но люто ненавидела она одного – Вовку. Конечно, не с рождения. Кто ж не любит маленьких детишек, особенно родных внуков! Когда-то Антонина Кузьминична души не чаяла в Вовке, но те времена давно и безвозвратно канули в Лету. Нынче Вовке было девятнадцать. Толком учиться он перестал уже в тринадцать лет, то есть в седьмом классе. Разумеется, она определила внука в ту школу, где преподавала математику. По темпераменту Вовка являлся чистым холериком, очень активным и непоседливым. Мороки с ним было полно и в начальной школе, но пожилая учительница в своем деле съела собаку, а потому худо-бедно с мальчишкой справлялась. При переходе Вовкиного класса в среднее звено Антонина Кузьминична взяла руководство на себя, и внук, таким образом, находился под ее постоянным и бдительным контролем. Но это не помогло. Поскольку бабуля преподавала не все предметы, а одну лишь математику, прямо с первой четверти седьмого класса Владимир Чесноков ударился в загулы. Антонина Кузьминична, закончив свой урок, с быстротой, которую позволяли развить ее крупные формы, летела с третьего этажа, где находился ее кабинет, на первый, к входным дверям школы, но перехватить внука успевала не всегда. Очень быстро Вовка съехал на одни двойки, и бабушке стоило большого труда упросить учителей позволить ему кое-что пересдавать им приватно, то есть с глазу на глаз, в кабинете с закрытыми дверями, которые она же лично и сторожила.
После того как благодаря усилиям Антонины Кузьминичны внук, сделавшийся абсолютно непутевым, с горем пополам окончил девятый класс, она же устроила его в ПТУ на специальность «Обработка металлов резаньем». Очень надеялась, что мастер этого училища, Иван Николаевич, которого она знала много лет и в группу которого определила Вовку, сделает из него нормального фрезеровщика. Поскольку квалифицированные станочники всегда требуются на любых заводах, с этой специальностью внук ни за что не пропадет, даже когда ее, Антонины Кузьминичны, не будет на белом свете. Не хочет мальчишка учиться – не надо. Пусть постигает профессию и начинает зарабатывать деньги! Не всем учиться в институтах и университетах. Кому-то надо и детали фрезеровать.