Неправильная звезда
Шрифт:
Она отбивалась, закрывала лицо руками, отводила глаза… Но сознание постепенно овладевало ею, наполняя тяжестью земли, предопределения и памяти. Она плакала, что-то бормотала от отчаяния, осознавая своё бессилие и невозможность что-либо изменить. Наверное, не осознавая, что с ней происходит, она выкрикивала слова о том, что уже два года как замужем, что завтра улетает отсюда в далёкий северный город, где мало солнца и вообще не растут кипарисы, что ей уже никогда не будет так хорошо и что она безумно любит этого кудрявого темноглазого юношу…
Он же не мог понять, что с нею произошло. Ему было вовсе невдомёк, что всё услышанное было обращено вовсе не к нему, а к судьбе, к жестокому мирозданию, к той угрюмой равнодушной силе, которая не позволяет человеку летать, не даёт ему возможности ощущать себя свободным и счастливым.
Её лицо горело, тело била нервная дрожь, мысли путались и самообладание, которое так отличало её от остальных, – начисто покинуло её. Она осознавала, что куда-то бредёт, что мимо неё медленно плывут деревья, ограды, дома. И что поблизости давно уже никого нет, что она потеряла того, кем было заполнено всё её время (время между явленным и несбывшимся) и заполнено всё её внутреннее пространство, в просторечии именуемое душой…
Вопреки её собственным ожиданиям, она смирилась с такой данностью необычайно легко. Только вовсе не потому, что ей удалось разлюбить своего темноглазого юношу, напротив, он заменил для неё весь окружающий разноликий и многоголосый мир, соединив в себе все концы и начала, все следствия и все причины. Её мысли, её мечты и надежды были обращены только к нему, отчего ей казалось, что все горизонты начали сходиться в одну точку, а время перестало тревожить волнующим ощущением новизны, более не влияя на события, поскольку всё самое важное в её жизни уже случилось.
Никто толком не мог понять, что с ней произошло, а она не желала никому ничего объяснять. Доселе такой прочный и уютный мир, с любящим мужем и надёжными подругами, стал ей тесен и невыносим. Его заместил иной мир, иллюзорный, но оттого не менее осязаемый и тоже, как и прежний, наполненный жизнью. Разумеется, в центре этого мира находился её темноглазый юноша. Она подбирала ему различные имена, только никакое из них ему не подходило. Но он откликался на любое из них, отвечая ей своим ровным, негромким голосом, заставлявшим её замирать и трепетать всем телом.
Наблюдая за нею со стороны, можно было подумать, что её прежняя открытость сменилась недоверчивостью и равнодушием. Однако это было, конечно же, не так. Любовь и радость переполняли её, но делиться этим своим богатством она не могла, прекрасно осознавая, что ни в ком не сможет найти ни сочувствия, ни поддержки.
Наверное, где-нибудь в глубине души и пробовало появиться сомнение в невольной вине всех отвергнутых, всех увлечённых и любящих, оставленных ею без тени надежды, без частички душевного тепла и участия. Однако сознание противилось такой мысли, поскольку кто мог соперничать с совершенным воплощением её самой чаемой мечты. Разумеется – никто!
Как же всё-таки бесшумно и неуловимо время! Оно пленяет нас ощущением движения и обновления, завораживает своей вязкостью и текучестью, способностью замирать, ускоряться, разбиваться на разные периоды и отрезки. Только ему позволительно так легко обманывать нас, убеждая, что всё ещё впереди, всё успеется, всё будет хорошо, и мы заживём по-новому, беззаботно и счастливо.
Время словно ветер врывается в наши души, наполняя их свежестью и чарующим ароматом будущего, потому как у времени не существует ни вещественных воплощений, ни закрепощающей силы тяготения.
Наша героиня и сама не понимала, зачем она вновь после стольких лет приехала сюда. В город, в котором где-то на окраине стоял старый двухэтажный дом с тяжеловесным балконом и кипарисовыми аллеями вокруг. Аллеи отгораживали его от остального мира, позволяя там накапливаться восхитительным цветным теням и беспечно резвиться солнечному свету. Она ни на минуту не забывала об этой частице благодатной земли, наградившей её долгим эхом безоблачной любви и желанного счастья. И что ей после этого весь наполненный суетой и погружённый в низменные заботы простоватый мир! Разве что вновь случайно набредёт на ту заповедную территорию утраченной Вероны, где, не переставая, поёт влюблённая мандолина и откуда-то сверху, с балкона второго этажа, слышатся знакомые и трогательные слова о любви.
Но прежний город жил уже совсем иной жизнью. Окраины встречали её головокружительными высотками, отражая в зеркальных витринах первых этажей её стройную фигуру и красивое лицо, которое совсем не исказили годы, а лишь добавили ему выразительности и строгости.
Искала ли она своего темноглазого в пыльных джунглях из стекла и бетона? Пожалуй, да, а иначе зачем бы ей было осторожно заглядывать в лица встречных мужчин, искать глазами тёмную зелень кипарисов и вздрагивать, замечая балконы на уцелевших старых зданиях.
Мужчины нередко застывали, провожая её взглядом, делали ей комплименты, пробовали заговорить. Только она не останавливалась, безразлично улыбаясь уголками губ и смотря куда-то вдаль, наверное, туда, где лежит её благодатная земля и плотно в два ряда растут кипарисы.
Как-то она забрела на длинный мол у торгового порта, по которому взад-вперёд сновали такелажники, портовые рабочие и медленно разъезжали гружёные электрокары. Вряд ли она могла внятно кому-нибудь объяснить, каким образом она забралась туда, где все заняты делом и где любой праздный человек смотрится дико и неуместно. Как ни старалась она держаться обочины, ей всё равно не удавалось не мешать общему движению и работе людей, занятых на погрузке.
– Женщина, вы здесь зачем? – услышала она глухой, грубоватый окрик.
«Неужели нельзя было схамить как-либо иначе – этот человек не имел никакого права говорить так», – подумалось ей. От обиды она закусила губу и с ненавистью в упор посмотрела на того, кто посмел потревожить её память, касаться которой не имел никакого права.
Только это ничуть не смутило говорившего. Он, нагло ухмыляясь, безобразно пялился, и взгляд его был грязным и раздевающим. Она почти физически ощущала, как он, опуская глаза, переходил с её груди на бёдра и дальше к незащищённым платьем коленкам… При этом что-то влажное и липкое оставалось на её теле, словно не было никакого расстояния между ней и этим грузным, лысоватым волокитой, по-видимому, считающим себя импозантным и неотразимым. Он вновь криво, понимающе усмехнулся и что-то черкнул на засаленном бланке старой товарной накладной. Это был номер его телефона.