Шрифт:
На дне африканского города
«Неприкаянные»— Меджа и Майна, герои этой книги, живут в большом африканском городе. В каком, мы но знаем, но можем догадываться, что это Найроби, столица Кении, родина писателя.
Кения? Порывшись в дальних закоулках памяти, мы вспомним красоты все еще дикой африканской природы, национальные парки-заповедники, где бродят на воле стада антилоп, величественно возлежат под деревьями львы, дремлют в воде бегемоты, режут речную гладь крокодилы, порхают чудесные птицы, носятся по веткам крикливые обезьяны. Мы не раз видели все это в «Клубе кинопутешествий» и «В мире животных», читали об этом в книгах.
Кению —
Найроби тоже удостоился всеобщего восхищения. То, кто его повидал, пишут, что город необыкновенно красив и уютен.
Но в повести Меджи Мванги нет ни слова о прекрасной природе и изяществе архитектуры. Бродяги и оборванные нищие, зловонные помойки, полуразвалившиеся хижины с клопами и крысами, смрад грязных переулков, жалкие лачуги из картона, жести и глины. Может быть, это другой город?
Увы, все-таки тот же. Это его оборотная сторона, его задворки. Грань между двумя сторонами — лицевой и оборотной — резка, как ребро монетки между «орлом» и «решкой». И пытаться преодолеть ее далеко не безопасно. Одно из главных правил жизни на задворках — «что бы ты пи делал, держись подальше от центральных улиц». Пойдешь туда — наживешь неприятности, это герои повести испытали на себе. Но и в смрадных закоулках «Шенди-ленда» — лачужного города бедняков — чужаку появляться небезопасно. И уж никак невозможно остаться там на месяцы, годы, вглядеться толком в другую жизнь города. Потому, наверно, и получилось так, что, хоть и на виду у всех задворки, написано о них мало, а ведь их жизнь — это каждодневная, обычная жизнь десятков тысяч людей. Не поняв ее, трудно судить о стране: какова она и почему живет так, а не иначе.
Вот об этом-то каждодневном, обыденном для столь многих, а потому важном, и написана повесть Меджи Мванги.
Закончив школу, Меджа и Майна, молодые деревенские парни, отправились в город искать счастья. Надеялись устроиться на работу и выбиться в люди. Но их школьные аттестаты здесь не в диковинку. «Убирайтесь вон!»— ощерился город. «Вон!», «Вон!» — слышалось за каждой дверью. Друзья ночуют в мусорных баках, питаются полусгнившими отбросами. Оставшись без работы, без средств к существованию, они все глубже опускаются «на дно». Любая попытка вырваться оканчивается тем, что они увязают еще больше. Так в болоте — чем энергичнее пытаешься из него выбраться, тем скорее погружаешься в трясину.
Как ни стремятся парни избежать неизбежного, все же, теряя надежды, достоинство, принципы, они скатываются в воровской мир и становятся его завсегдатаями, чуть ли не главарями. И не потому, что привлекателен для них этот мир. Им просто больше некуда деться.
В повести нет ни возрождающейся национальной культуры, ни новых школ, пи образцовых ферм, ни нового человека, воспитанного уже в условиях независимости. Зато есть школа воров, банда с наводящим ужас предводителем, у которого то и дело сверкает в руке нож, мелкие карманные кражи, сложные воровские операции, угон автомобиля, убийство, тюрьма, погоня. Казалось бы, весь набор, который встретишь в любой детективно-развлекательной книжке,
Так что же, может, писатель просто не заметил ростков нового в жизни своей страны? Выбрал героями молодых лентяев, не желающих терять время на поиски работы, или, еще того хуже, просто людей с дурными наклонностями и создал на потребу невзыскательной публике кенийский вариант приключений Джеймса Бонда?
Даже если бы история Меджи и Майны была историей только Меджи и Майны, то и тогда она была бы социальной, а вовсе не психологической, личной драмой. Никто, верно, не производил переписи населения в «Шенти-ленде» и на задворках супермаркетов, никто не считал, сколько их, бездомных парней, там ютится. Но все знают, что много. Бездомная, безработная толпа, согнанная на задворки натиском монополий и растущего местного капитала, каждый год вбирает в себя тысячи человек.
Что же это за люди? Не рабочие, не крестьяне. Это — «дно», люди без постоянного заработка и без надежд его получить, отчаявшиеся, голодные, люди без социальных устоев и морали, люди, утратившие совесть. А если у кого-то из них совесть еще осталась, что же, тем хуже, потому что таким выжить здесь трудно. Грабеж, проституция, мелкое воровство, крупные махинации — единственный для этих людей способ раздобыть средства к существованию. Конечно, не все в «Шенти-ленде» воры, и воры — далеко не только в «Шенти-ленде», иногда главные-то из них — на самых верхах социальной лестницы. Но городское «дно»— это люди потенциально готовые на все.
Пестрое население задворок легко натравить на неугодных людей, непокорного лидера. Толпу стараются привлечь на свою сторону самые реакционные политические силы. Из страха перед ней или ей в угоду, а порой и при ее активном участии совершаются важные политические акции. Уже тем, что она существует, эта масса лишенных всего в жизни людей влияет на политику, определяет неуловимые для постороннего глаза настроения в обществе, нормы морали и поведения всей социальной пирамиды. Кое-где, в том числе и в Найроби, с пой ведут борьбу: отправляют молодежь в деревни, жгут «шенти-ленды», по они, как птица феникс, вновь и вновь восстают из пепла. Видно, нужны другие, социальные, меры.
Как только ни называли эту разноликую толпу ученые! И люмпен-пролетариатом, и деклассированными элементами. Причисляли ее и к маргинальным слоям. И посвятили ей не один десяток исследований. И все же мало кто видел эту толпу вблизи, узнал и понял. Меджа Мванги сам испытал многое из того, что переживают его герои, и потому не анализирует толпу бесстрастно, а как бы входит в нее и наблюдает за ней изнутри. Отсюда видна не обезличенная масса, а живые люди. Отсюда обитатели задворок выглядят иначе — в чем-то страшнее, в чем-то беспомощнее, подчас даже трогательнее, чем издалека. У каждого свой мирок. Свой опыт, свои беды и трудности, свои стремления и надежды. Судьбы, в чем-то разные, а во многом одинаковые, сходные с судьбами Меджи и Майны.
…Клочок земли, доставшийся в наследство родителям, бесконечно мал, чтобы прокормить семью — шесть-восемь человек, включая стариков и детей. Что делать с таким участком? Хорошо бы, конечно, удобрения, технику. Да нет ни знаний, ни денег. А если бы даже и были, можно ли вырастить на крохотном участке что-нибудь, что принесло бы доход? Ведь рядом — огромные плантации, на которых уже многие годы выращивают кофе и чай на экспорт. С плантационными хозяйствами не могут конкурировать даже крупные кооперативы. Вот и бьется крестьянин на крохотном участке, пытаясь выжать из него и пропитание, и излишек на продажу. Скудеет земля, а семья все растет.