Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Шрифт:
Но "Иван-виллис" все же выдерживал, давал пулеметную очередь и выпускал из глушителя синее ядовитое облачко.
– Поехал к родным и знакомым, - весело объявлял мне дядя Аполлон. Если не возражаешь. Ха! Ха!
И машина срывалась с места.
Я смотрел вслед и жестоко завидовал дяде Аполлону. Я мечтал тоже заиметь машину и, сжимая баранку руля, легко и весело мчаться к родным и знакомым, как дядя Аполлон.
Но как раз в эти минуты за моей спиной раздавался глухой, словно доносившийся из соседней комнаты голос Пушкевича:
– Нет у него никаких родных.
– Как нет? Есть!
–
– У всех есть родные!
– У всех есть, а у него нет. Он же приезжий...
Я так и не понял, радуется управдом, что у дяди Аполлона нет родных, или сочувствует ему. Он никогда не улыбался, никого не хвалил, вечно казался недовольным. Словно в целом мире не было человека, который пришелся бы ему по сердцу.
Справедливости ради надо сказать, что "Иван-виллис" редко возвращался домой своим ходом. Чаще всего сердобольный самосвал вез его на буксире. И тогда у обоих - у хозяина и его старой машины - вид был сконфуженный, виноватый и вместе с тем счастливый. Ведь они смогли, сорвались с места, мчались по дорогам, как в былые годы. Ну а если в конце пути не хватило силенок, что поделаешь!
Куда уезжал дядя Аполлон в те счастливые дни, когда "Иван-виллис" заводился, оставалось для меня тайной.
Я хотел расспросить его об этом, но каждый раз не решался. Только однажды, набравшись храбрости, я начал разговор издалека:
– Откуда у вас "Иван-виллис"?
– Откуда?
– Новый жилец провел руками по венку уцелевших волос, и глаза его заблестели.
– Я нашел его на свалке.
– На свалке?
В моем голосе звучало разочарование, но дядя Аполлон как бы не заметил этого. Он начал рассказывать.
– Обычно истории заканчиваются на свалке, а тут все началось по новой, - задумчиво произнес он.
– Я еду на своем автогрузовике среди гор ржавого железа и вдруг вижу - "Иван-виллис"! Старый знакомый, фронтовой друг, можно сказать! Стоит и смотрит на меня, да так печально, словно чувствует, что через мгновение тяжеленная клин-баба рухнет на него и превратит в железную лепешку. И фары, как глаза, спрашивают меня: "Помнишь, сколько раз я спасал тебя от смерти?" Как не помнить! Я тут же соскочил на землю и бросился к "Ивану-виллису", не беря в толк, что над головой покачивается болванка весом в полтонны... Очнулся я от крика крановщика: "Голуб! Тебе что, жить надоело? А мне за тебя срок отбывать?" - "Ладно, - отвечаю, - все обошлось. Я друга фронтового встретил. Мы вместе в ним пол-Европы исколесили, что немаловажно". А сам глажу его, рассматриваю знакомые вмятины, царапины, следы от пуль и осколков. Он! Не может быть сомнений - он! "Иван-виллис" собственной персоной. Подогнал я автопогрузчик, мягко подхватил "Ивана-виллиса", словно взял его на руки, и повез в безопасное место.
Дядя Аполлон разволновался, словно заново переживая встречу с фронтовым другом. А мне не терпелось поскорее узнать, что было дальше.
– Что было дальше? Написал я заявление и отправился к начальнику шихтового двора - так называется эта железная свалка. "Что у тебя, Голуб?" - "Заявление... если не возражаете". Протягиваю ему бумагу, а он читает, и у него брови от удивления лезут на лоб. "Зачем тебе эта развалюха? Тебе, как ветерану, "Запорожец" полагается вне очереди".
– "Не нужен мне "Запорожец", говорю, дайте мне моего "Ивана-виллиса"... В память о Великой Отечественной".
– "Что ты с ним будешь делать? Безумный!" "Ремонт сделаю, по одному старому адресу съезжу". Начальник долго думал, потом махнул рукой: "Ладно, забирай своего козла!" - Дядя Аполлон вдруг прервал свой рассказ и взглянул на часы.
– Ба! Через двадцать минут прибывает поезд кавказского направления. Еду, если не возражаешь!
Машина сорвалась с места и скрылась за поворотом, оставляя меня в неведении, зачем дяде Аполлону понадобился поезд кавказского направления?
– Поехал на вокзал калымить, - мрачно произнес управдом.
– Почему вы не любите дядю Аполлона?
– вырвалось у меня.
– Он честный!
– Честный! На вокзал, как на работу, ездит... На собственной машине. Зачем?
Я не мог ему ответить, не мог защитить собственного друга. Я побежал на вокзал, чтобы выяснить, что там делает дядя Аполлон.
На вокзале было многолюдно и шумно. Только что прибыл поезд, и перрон гудел и двигался. Носильщики катили свои тележки. Я пробирался сквозь толпу в поисках своего друга, но его нигде не было. И только когда поезд ушел и перрон опустел, я увидел дядю Аполлона.
Вид у него был печальный и растерянный. Он медленно шел, не замечая носильщиков и пассажиров. Он и меня не заметил.
– Дядя Аполлон!
Он поднял тяжелую голову.
– Это ты, Валера?
– Что же вы не калымите?
– неуверенно спросил я.
От моих слов его передернуло, он как бы очнулся, и брови его поднялись в недоумении.
– Ты о чем, Валера? Кто тебе сказал такую чушь собачью?
– Он, - ответил я и почувствовал горький прилив стыда.
– И ты решил проверить? Правильно! У нас люди часто на слово верят, когда о других говорят плохо... Хочешь знать, зачем я на вокзал езжу... каждый день? Жду своего Командира. Он должен вернуться с лечения. И все не едет. Завтра снова приду к поезду, если не возражаешь.
Молоденький носильщик, катя мимо нас свою тележку, подмигнул дяде Аполлону и сказал:
– Тебе, дядя, к нам надо идти работать. С твоей силищей цены тебе не будет!
– Вполне вероятно, - пробормотал мой спутник. И мы побрели домой.
Да, каждый день, как на работу, новый жилец ездил на вокзал к поездам кавказского направления в надежде встретить своего Командира. И каждый раз возвращался один, расстроенный и опустошенный.
Тогда он подзывал меня и начинал вспоминать о своей былой военной жизни. Он приглаживал уцелевший венчик волос, воодушевлялся и восклицал:
– Война! Война! Мне, например, трудно было на войне с моим большим кумполом, - он Хлопал себя ладонью по голове и лукаво улыбался.
– Ни одна пилотка не налезала. А касок вообще таких не штамповали... Но бог миловал, ранения в голову не имею... Что немаловажно!.. Стоял ясный, солнечный день. Весной сорок четвертого мы форсировали реку Прут возле села Старый Бодраж...
Как я потом заметил, все свои рассказы о войне дядя Аполлон обычно начинал словами: "Стоял ясный, солнечный день", как будто всю войну только и были ясные, солнечные дни.