Неприкосновенный запас (Рассказы и повести)
Шрифт:
– Равняйся! Смирно! По порядку номеров рассчитайся!
– Первый, второй, третий, четвертый, пятый...
Как мало! Словно уже побывали в бою. Был взвод, осталось одно отделение.
– Вопросы есть?
– спрашиваю сурово я.
Сережа, как в школе, поднимает руку.
– Нам дадут автоматы?
– У вас на фронте будут другие дела, - отвечаю.
– Главное - чтоб хватило сил танцевать.
Войско построено. Костюмы в рюкзаках. Рюкзаки погружены на Сережины водовозные сани.
– Часы не
– Пусть они побудут у вас, - откликается Вадик.
– Кончится война заберем.
И почему-то все улыбаются, и тетя Валя тоже.
– Храни вас господь!
– шепчет она.
А я командую:
– Напра-во!
– Скрипнул снег.
– Ша-гом марш!
Не заиграл оркестр. Только метроном - сердце города - отсчитывал шаги моим ребятишкам. Раз-два, левой! Раз-два...
Мы идем по ледяным сугробам Невского. А под снегом - под холодным пеплом - лежат безжизненные трамвайные рельсы. Все забыли о них. А я вспомнил, как они поют, гудят под колесами трамваев, два веселых городских ручейка.
Я наблюдаю за Тамарой.
Ее маленькая головка укутана маминым платком. Платок делает ее взрослой. Она поглощена мыслями о том, что происходит с ней, с ее товарищами. Наверное, все так невероятно, что кажется сном.
Мы идем молча, идем трудно, тяжело дышим. И не видим, как за нами метрах в ста бежит мальчик. Он кричит: "Ребята, подождите!" - мы не слышим, у нас у всех закрыты уши.
И вдруг Алла Петунина оглянулась.
– По-моему, нас кто-то догоняет.
– Это Шурик!
– крикнул Сережа и побежал назад.
Увидев меня, Шурик виновато улыбнулся.
– Ходить надо уметь, ходить надо любить, - пробормотал он.
– Ходить надо мочь, - улыбнулся Сережа и стал раздавать ребятам рюкзаки с костюмами, чтобы освободить сани.
Шурика, "умевшего ходить", посадили в сани, повезли. А он все говорил, говорил:
– Ребя... я с вами... Я сбежал из стационара, меня бы все равно через неделю выписали... Можно с вами, Борис Владимирович?
– Можно, - говорю я. Хочу говорить строго, а сам улыбаюсь.
– Ты уже с нами.
– Ты наш лучший танцор, - неожиданно сказала Женя.
– Мы без тебя не можем.
Лицо Шурика, бледное, скуластое от истощения лицо, посветлело.
– Ребя! Верно? Верно, я хорошо танцевал?
– Ты тянул всю "Тачанку", - вдруг сказала Тамара.
– Ты нам поможешь.
– Помогу, - неуверенно ответил Шурик и замолчал.
Его стало клонить ко сну.
И снова тихо. Скрип саней. До Московского вокзала недалеко. Улица Марата, следующая Пушкинская. Это перед войной было недалеко, а сейчас...
Впереди показалась башня Московского вокзала.
Маленький паровозик с одним-единственным вагончиком стоял под парами, ожидая часа отправления. Этот час определялся не расписанием, а совершенно другими обстоятельствами, не имеющими никакого отношения к законам железной дороги. Ждали, когда стемнеет и фашистские самолеты и артиллерия не смогут помешать паровозику двинуться к станции своего назначения, к фронту.
На безлюдном, заметенном снегом перроне никто ни с кем не прощался и никто никого не встречал, не сновали веселые тележки носильщиков, а паровозик, жаркий, дышащий со свистом, покрытый капельками пота паровозик казался существом инородным, выходцем совсем из другой стихии.
Мы сели в обыкновенный дачный вагон со скамейками, узкими столиками у окон, красными ручками экстренного торможения...
Вагон был заполнен военными, и мой маленький разношерстный отряд выглядел по меньшей мере странно. Но в эти трудные дни люди разучились удивляться. Никто не спросил, кто мы и куда держим путь.
Наконец вагон вздрогнул, качнулся и поплыл, поплыл навстречу быстро наступающей мгле. Потом резко стемнело, и вагон как бы оторвался от земли и полетел в неведомую даль. И только короткие жесткие толчки на стыках напоминали, что под нами земля, вернее, сталь.
Над землей светила луна, и заснеженные поля фосфоресцировали в ее свете. "Наверно, с неба видно, как по рельсам ползут два маленьких жука паровоз и вагон", - подумал я.
Состав ехал с темными окнами и погашенными фонарями. И только искры, вылетавшие вместе с дымом, выдавали его жизнь.
Сморенные усталостью ребята спали.
– Спишь?
– шепотом спросил я Тамару.
– Нет. Все, что произошло, кажется сном. Поезд, идущий на фронт, и вы рядом.
– Тамара, помнишь игру в запрещенные слова? Десять копеек штраф.
Тамара кивнула головой.
– Вот тебе штраф, - я протянул девушке монетку.
– Я люблю тебя.
11
Политотдел армии помещался в двухэтажном кирпичном здании пригородной школы, что стояла на берегу Невы. Чтобы алый кирпич не очень бросался в глаза, его замазали побелкой, и казалось, что школу занесло нетающим снегом. На окнах огромными знаками умножения - крест-накрест - бумажные полосы. Но ни побелка, ни бумажные кресты не могли уберечь бывшую школу от фашистских снарядов. Правый флигель был разбит, покорежен, покрыт ядовитой черной копотью. Средняя часть здания и левый флигель уцелели.
Был уже поздний вечер, когда мы с моими ребятами прибыли к месту назначения.
– Это фронт? Это уже фронт?
– спрашивал Шурик.
– Фронт.
Ребята разочарованно переглянулись. У них было совсем иное представление о фронте. И тем не менее в предчувствии тревожных неожиданностей они жались ко мне.
Мимо нас прошел караул. На часовых были длинные, до пят, караульные тулупы. Они появились из темноты, как призраки, и исчезли. Снег похрустывал под их тяжелыми валенками.