Неприятности на свою голову
Шрифт:
Он держит в руке пушку, дымящуюся, как свежевываленный экскремент, и смотрит на Франца, катающегося в пыли с маслиной в котелке.
Немцу хана. После нескольких конвульсивных вздрагиваний обезглавленной курицы все его мясо замирает... Этот погреб начинает напоминать фамильный склеп.
Югетт Ван Борен кусает себе запястье, чтобы не закричать, и рыдает без слез, бедняжка...
Она в полушаге от нервного припадка, но парень, отметеливший меня прошлой ночью, спускается на три ступеньки и сует ей три плюхи в морду. От силы ударов Югетт пролетает остаток лестницы и падает на труп толстого фрица.
Я поднимаю ее за крылышко и, чтобы не отстать, тоже влепляю несколько тумаков.
Потом отпускаю ее, чтобы заняться парнем.
Этот чемпион по-прежнему спокоен. Он убирает свой пистолет и улыбается мне.
– Кажется, я подоспел вовремя, – говорит он.
– Я еще никогда не видел, чтобы кто-нибудь подоспел более вовремя, – соглашаюсь я.
И все. Мы только смотрим друг на друга, как две статуэтки с фарфоровыми глазами.
Он чувствует, что это напряжение не может продолжаться вечно, и использует классический, но всегда безотказно действующий прием: протягивает мне свой портсигар.
– Не обижаетесь за ту ночь? – спрашивает он меня. Я беру одну сигарету.
– Я был бы очень неблагодарным, если бы стал обижаться после вашего сегодняшнего вмешательства в мою пользу...
Он кивает.
– Кто вы? – спрашиваю я.
Он достает свой бумажник и показывает удостоверение, на котором приклеена его фотография, но, поскольку оно написано на немецком, я ничего не понимаю.
– Вы не говорите по-немецки?
– Нет, и что гораздо хуже – не читаю на нем. Он убирает свое удостоверение.
– Я директор крупного частного сыскного агентства. «Агентство Глейтца», может, слышали? Оно было знаменито еще до прихода нацистов... А при них сыском занималось только государство...
Я действительно слышал о Глейтце.
– Это вы?
– Это был мой отец... Но я открыл лавочку заново... Вот уже некоторое время я занимаюсь одним... э-э... деликатным делом...
Охваченный вдохновением, я спрашиваю:
– А! Делом объектива «Оптики»? Он вздрагивает.
– Вы знаете?
– Да.
– А! Может быть, вы тоже занимаетесь им?
– Немного... – вру я.
Он пожимает плечами, наклоняется над трупом Франца и обыскивает его. При убитом он находит конверт из плотной бумаги... Разрывает его... Ему в руку высыпается пригоршня брильянтов... Вернее, того, что я принимал за брильянты.
Вблизи я замечаю, что это маленькие лупы, размером с турецкий горох...
– Что это такое? – спрашиваю я. Он кажется удивленным.
– Ну как же! Тот самый знаменитый объектив...
– Да?
Он смотрит на меня.
– Вы мне соврали. Вы не занимаетесь этим делом. Вместо ответа я наклоняюсь над его раскрытой рукой.
– Покажите! Он показывает.
– Выглядит совершенно невинным... и однако... В собранном виде – это чудо науки. Они называют это гроздевым объективом! С ним вы можете сфотографировать...
– Европу, я знаю. Видел.
Он быстро убирает кусочки стекла в карман.
– Вы видели фотографию?
– Да.
– Где?
– Она в бельгийской полиции, которая сейчас забавляется, делая увеличения увеличения увеличений... Через недельку они получат фотографию вашей сестры, если она случайно была на улице в тот момент, когда был сделан снимок...
Он кажется недовольным.
– В полиции?
– Да... Если вы объясните мне, в чем тут дело, может быть, мы пришли бы к какому-нибудь результату? Он пожимает плечами.
– Гроздевый объектив был изобретен кельнской фирмой «Оптика»... Работы велись в строжайшем секрете, но Ван Борен пронюхал об этом и сумел заполучить изобретение. Он работал на этого человека...
Он указывает ногой на труп Франца.
– Ну и?..
– Он должен был переслать им детали объектива в коробке с засахаренными фруктами.
– А дальше?
– Но он не доверял ему и положил простые кусочки стекла. Вместо обещанной суммы он получил два выстрела из револьвера, когда однажды ночью шел по темной улице. Он остался жив, но понял, что его страхи обоснованны: ему нечего было ждать от этого человека. Чувствуя, что за ним ведется охота, он остановился в отеле, чтобы подождать развития событий... Он предупредил только одного человека...
– Свою жену?
– Нет. Своего друга Рибенса... Он не знал о связи парня с его женой. Рибенс увидел возможность избавиться от мешавшего мужа и заработать большие деньги. Он сговорился с Шинцером. Не знаю, какую сделку они заключили... Шинцер стал следить за Ван Бореном. Тот заметил слежку, испугался и послал стекла объектива своей жене... Наверняка он собирался бежать за границу, избавившись от драгоценного груза, и, оказавшись в безопасности, ждать, когда неверна супруга привезет ему деньги за продажу изобретения... Отправив посылку по почте, он пошел предупредить жену. Он больше не рисковал, что у него украдут объектив, но хотел разработать вместе с ней план. Она была его последним шансом. Он пришел к ней, преследуемый Шинцером... и мною. Полагаю, что, собираясь позвонить в дверь, он услышал шум, навострил уши и уловил очень поучительный разговор между Рибенсом и своей женой. Не так ли, мадам?
Югетт не отвечает. Она сжалась в комок и лежит неподвижно.
– Тогда, – продолжает Глейтц, – этого сына почтенного семейства охватило отчаяние...
– И он бросился в шахту лифта?
– Совершенно верно. Я размышляю.
– Да, все объясняется... Как вы узнали так много?
– Я шел по следу Ван Борена несколько дней. Я работаю на фирму «Оптика». К этим выводам меня привело сопоставление фактов...
– Браво, отличная работа. Кажется, вы приумножите славу вашей знаменитой фирмы. Он кивает:
– Стараюсь...
– Лично я считаю, что Рибенс уже долгое время работал с Шинцером, потому что у него в квартире лежала коробка с засахаренными фруктами, которая... является первой, о которой вы говорили!
По взаимному согласию мы обращаемся к Югетт:
– Дорогая мадам, вы можете сообщить нам полезные сведения...
– Я ничего не сделала! – говорит она. – Ничего! Это Жорж! Жорж! Он... Он входил в организацию, это он подключил Франца к этому делу, а я...
Эта стерва меня раздражает. Я отвешиваю ей два или три пинка, заставляющие ее взвыть.