Непрошеный Дар

Рысь Юлия

Наверное, действительно, спасение Мири оказалось той удачей, которую удалось поймать за хвост. Старые страхи и боязнь церковного преследования, потихоньку стирались из памяти болезненные воспоминания о последней долгой стоянке табора. которая закончилась резней цыган и поджогами их кибиток. Жизнь продолжалась, постепенно налаживалась, всё чаще на пути табора попадались деревни и местечки, в которых мужчинам удавалось подработать кузнецами. А женщины могли за хорошую цену продать искусно сплетенные корзины и, конечно, предсказать счастливую судьбу за звонкую монету всем желающим.

По вечерам к их табору подходили

люди, послушать песни под гитару и посмотреть на танцы возле огня. Как правило, угощения гости приносили столько, что еды хватало до следующего пиршества. Всё шло настолько гладко, что Бахтало уже не раз подумывал о зимовке на постоянном месте. Многие эту идею поддержали.

К концу осени табор остановился в одной деревушке. Жители встретили цыган, на редкость, приветливо. Видимо до этой глуши пока не докатились слухи о последнем законе, где местным правителям предписывалось не допускать “люд кочевой, иноземный в города и поселения, чтобы не случилось мора чёрного”. Пострадавших из-за того злополучного закона было много: иноземцы всех мастей и видов, иноверцы и все, кто хоть чем-то отличался от местного населения. Или имел имущества больше, чем местные. Да уж, зависть страшное чувство, возможно даже пострашнее чумы. Встречаясь с другими таборами в дороге, Бахтало слышал немало историй, о том, что местные кумушки, позавидовав золотым серьгам женщин табора, были причинами оговоров, результат которых был один — им опять приходилось бежать и скитаться!

Непонятно Бахтало было одно — зачем другие люди придумывают байки про то, что иноземцы специально распространяют заразу? Какой толк им от этого? Забрать себе имущество табора? Так сколько там этого добра у цыган — кони, кибитки, походная кузня, пестрые одежды и украшения? Так не у каждого табора было столько имущества, у некоторых дрессированные медведи и те были полуголодными и плешивыми, даже коврик у камина не сделаешь. Да и вещи и дома обвинённых в моровых поветриях сжигались, а не раздавались “радетелям”.

Старуха Гюли частенько вспоминала, что слышала от более древних стариков — не раз, и даже не два, подвергались цыгане гонениям по разным причинам. Появление цыган всегда было громким и шумным, запоминающимся для жителей деревень, которые в своей жизни дальше ярмарки не выбирались, и главными событиями считали крестины, свадьбы и похороны. Непривычные для местных, резко выделяющиеся своим ярким внешним видом, обычаями или верой — все эти отличия вместе и по отдельности, как и обычная зависть к их свободе, рано или поздно становились причиной неприязни.

А в некоторых случаях, навести напраслину на цыган — не грех для деревенских, пытающихся выслужиться перед своим господином. Свалить недород урожая, падеж скота или другой какой убыток на “пришлых” — милое дело, зато можно получить денежную награду или, на худой конец выбить послабление в выплате десятины.

Ходили слухи, что при первых же признаках моровых заболеваний цыган обвиняли в колдовстве, пособничестве дьяволу и намеренном отравлении колодцев и рек.

Табор Бахтало был осёдлым почти целое поколение. Многие молодые люди, до рокового события, даже не знали, как кочевать. Для них всё было новым и непонятным.

А Бахтало ещё помнил, как раньше, когда он был молодым, чернявым и белозубым, они не задерживались на одном месте надолго. Обычно при въездах

в граничные замки их табор объединялся с труппой бродячих цыган — дрессировщиков. А бароны их таборов были дорогими гостями в замках местных феодалов, вместе с владетелями восседали в пиршественной зале как равные.

Всё время скитаний и лишений после страшной гибели соплеменников и бегства, Бахтало даже не позволял себе задумываться о настоящих причинах погрома. В тот момент его волновало только одно — как можно быстрее покинуть ставшие вдруг негостеприимными земли. И вот сейчас, когда они нашли относительно спокойное место, с приятными радушными жителями, Бахтало возвращался к трагическим событиям: строил предположения о причинах, и терзался сомнениями. Какова вероятность, что эти милые сегодня люди, завтра не позарятся на вознаграждение и не пойдут кляузничать на пришлых цыган?. А может, действительно, всё обойдется и стоит довериться судьбе и остаться хотя бы на временную зимовку?

Предположений почему путешественники, кочевники и иностранцы были теми, кого обвиняли во всех бедах, у Бахтало было много. Но разве сейчас найдёшь истину? Тягостные мысли одолевали баро — он не знал, как предотвратить возможное несчастье. Решил не думать о прошлом, с долгой стоянкой не спешить и посмотреть на ситуацию ещё немного.

Не прошло и недели, как мужчины нашли себе работу, а женщины из табора уже судачили с деревенскими кумушками. Глядя на это, Бахтало всё чаще задумывался остаться на зимовье в этой приветливой деревне. Мужчины из табора поддержали идею и стали каждый день спрашивать о том, когда же Бахтало пойдёт к деревенскому старосте договариваться.

Вдруг резко зарядили проливные дожди и переговоры о выделении им земли для постройки конюшни и кузни отложили на неопределённый срок.

В один из вечеров, зарядивший стеной дождь, задержал Бахтало в новенькой кибитке Каце и Годявира. Всё чаще, глядя на молодого мужа дочери, Бахтало одобрительно кивал. Со стороны он замечал, что молодые счастливы, и заметно округлившийся живот Каце грел его душу скорым появлением внука.

Бахтало и Годявир опрокинули по чарке и с воодушевлением говорили о будущем.

Внезапно разговор взрослых прервал чистый, ясный и звонкий голос:

— Здесь оставаться нельзя, здесь пахнет болью и смертью!

Взрослые застыли с удивлением на лицах, глядя на Мири. Девочка смотрела на них серьёзным взглядом своих чёрных, почти угольных глаз.

Бахтало показалось, что ещё мгновенье и угли в глазах маленькой девочки вспыхнут прожигающим насквозь огнём. Под взглядом Мири, Бахтало стало не по себе, а по спине заструился противный холодный пот.

Не заметив смятения Бахтало, Каце бросилась радостно обнимать девочку:

— О, Мири, детка ты заговорила! Скажи что-нибудь ещё… скажи: "мами", ну, пожалуйста, скажи…

Мири очень внимательно посмотрела на приёмную мать, на минуту задумалась, потом не по-детски чётко произнесла, кивнув на живот:

— Назови дочь Чарген.

После этого молча скрылась за пологом повозки.

Ошарашенный Бахтало пошёл в свою кибитку. А Каце от счастья, расплакалась на плече мужа, поглаживая круглый живот.

На следующий день Бахтало собрал табор на совет. Рассказал, что услышал от Мири. Годявир и Каце подтвердили, что тоже слышали это из уст девочки.