Нептуну на алтарь

Овсянникова Любовь Борисовна

Стало не по себе. Николай еще не бывал за пределами Славгорода, сейчас впервые куда-то ехал. Ограниченный микрокосм патриархального села выбрасывал своего птенца во внешний мир, и этот птенец нервничал. Даже хотелось плакать, чего он не мог себе позволить. Поезд взял его на разлуку с родным гнездом, время — на испытание жизнью.

* * *

На подходах к Севастополю Николай впервые увидел море, его бескрайность, уходящую за горизонт. Море было спокойным, но в его покое ощущалась непобедимая сила, настоящая очевидная мощь. Это был покой уверенной в своем всевластии стихии, незнакомой и, как казалось, — чужой, враждебной. Душу охватила печаль, такая же холодная, как темная черноморская вода, и такая же неохватная. От нее защемило,

загоревало сердце, будто его сжали тисками.

Наконец, доехали. Уже смеркалось, когда новобранцы прибыли на место. Их встретили, привезли в учебный отряд и сразу же вписали в местный режим, быстро накормили и разместили на ночлег. Но к растревоженному новыми впечатлениями Николаю сон не шел. Он крутился на непривычной кровати, узкой и холодной, где не было так уютно, как дома на широком матрасе, набитом свежей соломой. Вслушивался в тишину совсем не такую как в степях, впитывал незнакомые ароматы и старался скорее приспособиться к возбуждающей, волнительной новизне.

Ему казалось, что он и так спит, что вот-вот проснется и снова все будет по-прежнему — весна, зеленые поля, мать, брат-сестра. Исчезнет завывающий, холодный, пронзительный ветер, замолкнут чайки, стихнет грохот прибоя, исчезнет излишек синего цвета, который он привык видеть только на небе, и то — не такой густой.

Утром новобранцев выстроили на учебном плацу и начали с ними знакомиться. Каждого вызывали по фамилии и спрашивали, какую он имеет профессию, что вообще умеет делать, откуда призван, какое получил образование. Слушая это, Николай удивлялся — разве они ничего не знают о прибывших? Ведь обо всем этом написано в сопроводительных документах. А потом понял, что процедура знакомства нужна не столько руководителям учебного отряда, сколько им, новичкам, чтобы они быстрее освоились со службой, что это и есть ее начало. В конце концов очередь дошла до него. Просмотрев личное дело, капитан сухо сказал:

— Музыкант! На гражданке играл на альт-трубе. Пойдешь в военный оркестр.

— Я бы хотел… — воспитанный заводской демократией, Николай не робел перед начальством. И сначала воспринял слова капитана, как вопрос, а потом понял, что это приказ и осекся.

Капитан изумленно посмотрел на него, улыбнулся:

— Ну, продолжай.

— Я бы хотел… Разрешите приобрести рабочую профессию! — сказал смелее.

— Разрешу, — снисходительно ответил тот. — Какую?

— Хочу быть корабельным электриком.

— Ну-ну, мечтатель.

В Крыму весна была в расцвете. Отбыв в свою первую увольнительную, Николай решил осмотреть город, погулять по его окраинам. День стоял знойный. Разогретый воздух дрожал над прохладной еще землей и плыл в поднебесье тяжелым вязким маревом. С горы, на которую Николай поднялся, виднелись далекие берега, обнимавшие Севастопольскую бухту. Невозмутимая гладь ее величественного вместилища блестела цветом, в котором смешивалась отбеленная голубизна воды с мерцающими серебром пятнами солнца. Воздух дышал ароматами моря и южных цветений.

Во время следующей увольнительной он бродил по склонам предгорий, кое-где покрытым живописными луками, и рассматривал незнакомые цветы. Однажды нашел валерьяну и обрадовался, как будто встретил кого-то родного, сорвал ее, чтобы положить под подушку — пусть напоминает о доме. А возле адониса долго стоял и вдыхал его сладкое благоухание, но срывать не стал — это был слишком редкий цветок, чтобы его не пожалеть.

Настало лето. Николай, большей частью находясь на корабле, скучал по прогретой тверди, по мягким травам, даже по горячей пыли на битой дороге. Тоску по степи не удовлетворяли ни красноватые крымские взгорья, ни каменные расселины. Сходя на суходол, Николай разувался и ходил вдоль берега по раскаленной гальке, обжигая подошвы. После отлива здесь оставались маленькие озерца, и он заглядывал в их крохотные миры, где в ярком свете дня видел разноцветные камешки и миниатюрные водоросли, похожие на смешной детский узор. Здесь он наблюдал танец креветок, медленное движение морской улитки, игру мальков — быстрых, как ветер.

После

полугодичной подготовки в учебном отряде Николая направили в электротехнический дивизион на крейсер «Ворошилов».

Началась настоящая работа — служба Отчизне.

^{Николай Сидоренко (на общем фото — посредине)}

* * *

С октября 1944 года Севастополь четвертый раз и окончательно стал главной базой Черноморского флота. Естественно, это сказывалось на внешности города, на жителях, на ритме всей здешней жизни.

Николай полюбил этот город и был счастлив, что судьба послала ему прожить здесь пять лет, самых лучших в его юности. Море, люди, корабли, эта непривычная осень, мягкая и влажная, не как в степи, — все пришлось ему по душе. Только чайки кричали очень угрюмо и навевали элегическое настроение, светлую печаль, немного болезненную, молчаливую — за чем-то утраченным, давним. И это в его возрасте! Почему? Возможно, потому, что ноябрь, который в этой поре одевал Славгород в багряно-желтое и делал его тихим, задумчиво-торжественным, здесь не изменил краски окружающей среды — в Севастополе так же, как и летом, преобладал синий цвет разных оттенков. Над морем вместе с плотным подолом дождя зависало прозрачное серое сияние. В его свете казалось, что дождь падал через редкое решето и каждая капля округлялась, как бусинка.

Николай любил гулять по набережной и смотреть туда, где на рейде стояли огромные корабли, поднимая своими контурами однообразную линию горизонта. Хотя его, собственно, и не было — далеко от берега море сливалось с небом, образовывало там сплошное марево, от чего мир казался маленьким, запрятанным в волшебный сундучок.

На рейде стоял и его крейсер «Ворошилов» — стальной красавец. Николай переполнялся волшебным, пьянящим настроением, названия которому не знал, лишь намного позже поняв, что это в нем бурлила романтика. Головокружительное время открытий и познания нового смущало его своим приближением. Как хорошо, что он молодой и все лучшее ждет его впереди! Но крейсер «Ворошилов» в его жизни уже есть, и не схоластически, как безосновательные настроения, — счастье из ничего! — а конкретно. Николаю судно представлялось во всем совершенным, законченным. Он убедился в этом, отслужив на нем почти четыре «круга», как говорят моряки, до 25 марта 1955 года, пока крейсер не отправили на переработку. В связи с этим в жизни парня произошло интересное и ответственное событие — принятие из капитального ремонта другого корабля, однотипного с «Ворошиловым», крейсера «Молотов». Это тоже была грозная военная машина со своей боевой биографией!

Николай понимал, что ему посчастливилось, так как далеко не всегда моряку срочной службы выпадает возможность провожать на отдых военные корабли или сызнова вводить их в действие. Поэтому он со своей стороны, как электрик, старался быстро и хорошо изучить крейсер. Его не оставляло удивление продуманностью каждой детали, целесообразностью, образно говоря, каждой гайки или заклепки.

Однажды припомнился случай из детства, когда на толоку, что расстилалась перед их двором по ту сторону центральной дороги, приземлился самолет. Это был утленький биплан, «кукурузник», как его называли. Но славгородцам он казался вершиной того, что способен создать человек, и посмотреть на него высыпала половина села. Николай не отходил от него. Вот бы теперь те же земляки увидели, на какой технике он, Николай Сидоренко, проходит военную подготовку!