Нераздельные
Шрифт:
Старки приступает прямиком к делу:
— Меня предали. Я знаю, кто эти изменники. Нужно расправиться с ними, если мы хотим сохранить Аистиный батальон.
Дандрих — сама безмятежность.
— Путчи штука неприятная. Если, разумеется, их устраиваешь не ты сам.
Старки вспоминает о перевороте, учиненном им самим на Кладбище. Как аукнется, так и откликнется. Вот только время бунтовщики выбрали неподходящее.
— Ничего удивительного, что после разгула в «Лошадином Ручье» кое-кто из аистят потерял мотивацию, — произносит Дандрих.
— Они сделали компрометирующую видеозапись, но с вашей помощью я смогу всех убедить, что это фальшивка. Дайте
— Ни к чему. Последние атаки Аистиного батальона были столь успешны, что мы решили: надобность в ваших дальнейших действиях отпала.
— А как же «Мышиный Обрыв»?
— Никак. После «Лошадиного Ручья» это был бы шаг назад. «Лошадиный Ручей» — ваш звездный час, — говорит он с улыбкой, которая постепенно из теплой становится нейтральной. — Вы были бесподобны, но теперь ваша роль сыграна.
Старки трясет головой:
— Да, но в стране еще осталось девяносто два заготовительных лагеря! Я нужен вам, чтобы уничтожить их!
— Мейсон, ты забываешь, что в наши намерения не входит разрушение абсолютно всех лагерей.
Старки поднимается на ноги.
— Зато в мои входит!
Выражение лица Дандриха становится ледяным.
— Потакать юнцам в удовлетворении их властных амбиций — не наша задача.
Странное дело — немигающий взгляд этого тщедушного человека, почти старика, внушает бывшему вождю аистят страх.
— Так что, это все? Со мной покончено? Просто возьмете и выбросите меня на помойку?
Это предположение вызывает у Дандриха смех, и его лицо смягчается.
— Ну что ты, конечно нет! Разве можем мы выбросить на помойку такую ценность как Мейсон Старки? Ты еще послужишь нашему делу.
— К чертям собачьим ваше дело! Как насчет моего дела?
— Мудрый генерал знает, когда пора заканчивать кампанию. — Дандрих широко разводит руками. — Взгляни, чего ты достиг! Твои мечты сбылись — ты стал живой легендой. Освободил сотни расплетов. Спас множество аистят. Отважно боролся за свои идеалы. Разве этого не достаточно?
Может, он и прав, но для Старки непереносима мысль, что его выгнали взашей, а теперь еще и лишают возможности отомстить. Он грохает кулаком в стол.
— Они должны заплатить!
Дандрих невозмутим.
— Заплатят. Дай время.
Старки пробует взять себя в руки. На Кладбище терпение было самым его ценным качеством. Когда он успел его утратить? Он делает глубокий вдох, потом еще один. Если сейчас он обуздает свою жажду мести, то когда настанет час, расплата будет гораздо ужаснее и принесет намного больше удовлетворения. Пусть его предали, но то добро, которое он совершил, останется навсегда. Вот о чем нужно помнить. И в этой странной организации, ратующей за хаос и разрушение, он найдет свое место. Он придумает способы, как заставить здешний механизм работать на него, Старки. Так же, как он сделал это на Кладбище.
— Ты был предметом долгих дискуссий, — продолжает Дандрих, — и мы пришли к заключению, что наилучшим образом твой потенциал может реализоваться в подразделении, занимающемся привлечением средств.
— Привлечением средств?
— Есть множество людей, желающих завязать с тобой весьма тесные отношения, — говорит Дандрих. — Важные персоны — одни очень богаты, другие очень влиятельны.
— И вы… познакомите меня с этими людьми?
— Не лично, но смею уверить — ты попадешь в хорошие руки. — Дандрих открывает дверь, за которой ждут двое амбалов в костюмах. — Мои сотрудники проводят тебя к месту твоего нового назначения. — Он пожимает руку Старки. — Спасибо за все, что ты сделал. Я рад, что наши дороги пересеклись и пусть на время, но наши цели дополняли друг друга. Всего хорошего, Мейсон.
И он оставляет Старки на попечение двух дюжих телохранителей. Те провожают Старки в лифт, который возносит их обратно к вертолетной площадке на крыше.
— Куда я отправляюсь, если не секрет? — спрашивает Старки у одного их стражей, на вид более интеллигентного.
— Э-э… насколько я понимаю, во много разных мест.
Вот и отлично. Путешествовать с шиком? Он легко к этому привыкнет.
31 • Грейс
Одним походом на почту не обойдешься, потому что писем слишком много. Грейс решает разделить их на три части и не отправлять из одного и того же места — нужно, чтобы на конвертах значились разные почтовые индексы отправителя. Она складывает письма в хозяйственную сумку, достаточно большую и прочную, чтобы управиться со всем за три ходки.
— Так будет менее подозрительно, — объясняет она Соне. — Если главному почтмейстеру, или как там он называется, придет в голову проследить путь этих писем, он не будет знать, где искать, кроме как вообще в Акроне, а Акрон — город большой, не Нью-Йорк, конечно, но все равно большой…
Соня отмахивается:
— Делай как знаешь. Проваливай, пока не заговорила меня насмерть!
Грейс только рада — она любит, когда устройство дел оставляют на ее усмотрение. Главное, чтобы в устройстве было поменьше электроники, не то что в том орган-принтере. Она знает — поручение займет целый день, но это даже неплохо. Дело важное и к тому же позволяющее ей убраться из подвала на долгое время.
Все проходит без сучка без задоринки. Сегодня воскресенье, почта закрыта, но это ничего: Грейс наведывается ко множеству почтовых ящиков в случайно выбранных местах. К вечеру после двух ходок она опустила письма в двенадцать ящиков, принадлежащих трем разным почтовым округам.
И лишь на обратном пути, когда она идет домой за последней партией писем, происходит нечто из ряда вон. Уже поздние сумерки, ближе к ночи, чем к дню, и Грейс начинает склоняться к мысли, что третьей партии придется подождать до завтра. Загораются фонари, отчего тени становятся гуще. И там на углу, под одним из фонарей поблизости от входа в Сонину лавку, стоит кто-то, кажущийся знакомым. Очень знакомым. Грейс видит только профиль, но этого достаточно.
— Арджи? — вырывается у нее. — Арджи, это ты?
Ее охватывает невольная радость, но она тут же вспоминает, что произошло между ней и братом, когда они виделись в последний раз. Он ее не простил. Арджент не из тех, кто прощает. Подходя ближе, Грейс начинает подозревать, что с ним что-то не так. Осанка не та, фигура не та, как будто это вовсе и не Арджент… и все-таки это безусловно он. Вот сейчас она увидит его лицо, и…
Он поворачивается к ней.
— Здравствуй, Грейс.
Грейс срывается в крик. И причина не в том, что она видит, а в том, чего не видит. Девушка даже не чувствует, как в нее вонзается транк-дротик — до того она поглощена собственным криком. Она продолжает кричать, когда ноги ее подламываются и тело тяжело грохается на тротуар. Она продолжает кричать, когда затухает ее периферийное зрение. Продолжает кричать, проваливаясь в беспамятство.