Нераздельные
Шрифт:
Она отдает ему карточку.
— Тебе не нужно водительское удостоверение, чтобы доказать, что ты существуешь. Я знаю, что ты существуешь.
— Спасибо, Уна. Ты не представляешь, как много это для меня значит. — Впрочем, непонятно, верит ли она ему.
— Чем теперь займешься? — спрашивает Уна.
Кэм пожимает плечами.
— Предложений достаточно. Пригласили играть в Карнеги-холле и возглавить Парад роз [35] .
— Значит, как был
35
Парад роз — крупнейший из парадов, проводимых в штате Калифорния, США. Парад, включающий в себя и фестиваль цветов, проводится ежегодно 1 января, в нем принимает участие более миллиона человек, событие транслируется по телевидению в прямом эфире.
— Наверно. Но теперь это из-за того, что я сделал, а не из-за того, кто я такой. Огромная разница.
Уна обдумывает сказанное.
— Да, наверно, ты прав.
— Само собой, теперь мне не нужна Роберта, чтобы устраивать свои дела. Я обзавелся агентом, и она нагоняет на меня почти такой же страх.
Уна смеется, и Кэм счастлив. Если он заставил ее смеяться в этот странный день печальной свадьбы, то сражение, можно сказать, наполовину выиграно. Он смотрит на одинаковые кольца на их руках. Уна замечает это, и обоим становится неловко.
— В общем, — произносит Кэм, — я на некоторое время возвращаюсь на Молокаи. Похоже, теперь, когда усадьба конфискована в пользу государства, никто не знает, что делать со всеми этими сплетами. Нужен человек, который бы говорил от их имени и помог им стать цельными умственно и физически.
— Их что, просто оставят там и все?
— Никто не хочет иметь с ними дело, никто не хочет признать само их существование, но когда кто-то предложил применить эвтаназию, публика встала на дыбы. — Кэм вздыхает. — Когда-то Молокаи был колонией для прокаженных. Похоже, остров не собирается отказываться от традиций.
Кэм замолкает. «Ты заполняешь пустоту кирпичик за кирпичиком, — вспоминает он. — И не в одиночку». Он берет ладонь Уны, крутит кольцо на ее пальце… Она не отдергивает руку, и тогда он говорит:
— Я был бы очень рад, если бы ты поехала на Молокаи вместе со мной.
Уна вперяет в него долгий взгляд.
— А с какой стати?
— Потому что я попросил? — отвечает он вопросом на вопрос. — Потому что ты этого хочешь?
— Я надела это кольцо на твою руку. Но я не вышла замуж за всего тебя.
— Знаю. Но хочешь мою руку — бери и остальное.
Она ухмыляется:
— Вот еще! Где моя бензопила?
— Ах, — роняет Кэм. — Старые добрые времена.
Снова повисает молчание, но на этот раз не такое неловкое.
Уна отбрасывает с лица волосы. Слезы ее уже почти высохли.
— А как там, на Молокаи? Жара и парилка? Какую одежду взять с собой?
— Значит, поедешь?! — задохнувшись от счастья, спрашивает Кэм.
Вместо ответа девушка наклоняется к нему и целует. Затем, зарывшись пальцами в его разноцветную шевелюру, едва заметно улыбается, вглядывается в его неотразимые, по всеобщему признанию, глаза и нежно шепчет:
— Как я тебя презираю, Камю Компри!
А потом целует его еще раз.
78 • Коннор
Как только все «женихи» уходят и обитатели коммуны воссоединения возвращаются к своим делам, сумерки наполняются той мягкой меланхолией, которая всегда наступает после выдающегося события.
— Сегодня Хэллоуин, — замечает СайФай. Они с Коннором, Рисой и Левом помогают убирать в особняке. — Вот я и думаю, что это сегодня было: сласти или напасти?
— Наверно, и то, и другое, — предполагает Риса. Она слишком крепко сжимает руку Коннора, и тот содрогается от боли.
— Прости! — лепечет Риса.
Его раны глубоки, и как наноагенты ни стараются ускорить процесс заживления, боли сплетенному не избежать — ни физической, ни моральной.
Лев пересаживает кинкажу, цепляющегося за его пояс, себе на загривок.
— Как это было? — спрашивает он Коннора. До сих пор никто не отваживался задать ему этот вопрос, но Лев, который тоже побывал за гранью собственного существования, имеет на это право, как никто другой.
— Словно… словно выдох, который никогда не кончается, — отвечает Коннор. — И все под живенькое диско.
— Нет, я не про расплетение, — говорит Лев. — Что ты чувствовал, когда был в разделенном виде?
Коннор смотрит ему прямо в глаза — тогда он может видеть самого Лева; иначе он видит лишь имена, вытатуированные на его лице. И в глазах друга он читает страстное желание узнать — такое жгучее, что Коннор не может отвести взгляд в сторону.
— Ты ушел в свет? — допытывается Лев. — Видел лик Бога?
— Думаю, для этого надо сначала пройти в дверь, — произносит Коннор. — А когда ты разделен — это как если бы тебя подкинули на коврик у этой самой двери.
Лев, поразмыслив над его словами, кивает.
— Интересно. Хозяин, конечно, открыл бы, если бы посчитал, что пришло время впустить тебя.
Коннор улыбается:
— Хорошо, когда веришь в это.
— А ты во что веришь?
И как бы Коннору ни хотелось избежать этого вопроса, он дает Леву максимально правдивый ответ:
— Я верю в то, что я сейчас здесь. Я здесь, хотя не должен бы быть после всего случившегося. В этом что-то есть, но как раз сейчас я не собираюсь снова расплетать свой мозг, чтобы узнать, что кроется за этим «что-то». Дай мне сначала поразмыслить о воде, прежде чем я задумаюсь, как бы превратить ее в вино, окей?
Он рассчитывал, что друг улыбнется, но не тут-то было.
— Ты прав, — говорит Лев.
Кинкажу выглядывает из-за его плеча. Глаза у зверька большие и невинные, но его когти смертельно опасны. И Коннор понимает: как бы сильно Лев ни изменился, где-то в глубине его существа будет вечно жить все тот же большеглазый десятина. И хлопатель.