Неразменный Золотой

Кроу Алекс

Тяжелый взгляд Конана некоторое время не отрывался от лица заморийца, словно варвар раздумывал, убить того на месте или отвести на центральную площадь и лишить жизни при всем честном народе. Наконец как бы нехотя он спрятал меч в ножны, сплюнул в пыль у самых ног приятеля и зашагал в прежнем направлении. Ловкач облегченно вздохнул и двинулся следом.

2

Несмотря на разгар дня и летнюю жару, в таверне Абулетеса стоял полумрак и было прохладно. Это очень нравилось Конану, который вместе с Ловкачом Ши расположился в дальнем углу за покрытым пятнами и изрезанным ножами столом. Причем киммериец сидел спиной к стене,

чтобы видеть все, что происходит в таверне, а Ши Шелам устроился напротив него. Перед ними стоял большой поднос с только что зажаренным каплуном, кувшин дорогого красного вина из Шема и две полные до краев тем же вином глиняные кружки. Пустой кувшин и такой же поднос, но с обгрызенными костями предыдущего каплуна Ловкач сдвинул на край стола, откуда их вскоре уволок подавальщик.

Еще одно обстоятельство благотворно сказывалось на нынешнем настроении Конана - в таверне было мало народу. Редкие посетители, завершив трапезу, сразу уходили, а из пяти подавальщиков, обычно работавших в поте лица, когда лавки в таверне ломились от жаждущих насытить свое нутро, при деле было только двое: один вяло бродил по залу, а второй дремал у стойки. Короче, было прохладно и тихо.

С первым блюдом приятели расправились настолько быстро, что будь тот петух живым, он бы успел прокукарекать не более одного раза. Правда, в этом была заслуга одного Конана, оголодавшего, как зембабвийский лев в период засухи. Так что ко второму каплуну Конан приступил не торопясь - взял жирными руками тушку и разорвал ее на две, как он посчитал, равные части. Большую - шею и крылышко - он со всем присущим ему благородством бросил на блюдо перед приятелем, а в меньшую вонзил зубы, такие крепкие, что он сам не заметил, как, отрывая кусок мяса, перекусил петуху пару ребер. Впрочем, тому сие было, конечно, все равно.

Ши Шелам, ничуть не обиженный малой долей, тоже принялся за еду. Ему не так уж много было нужно, чтобы ощутить себя сытым, и он уже почти достиг предела, за которым начинается обжорство. Правда, запивая мясо вином, как сейчас, он бы мог и поросенка съесть, но, увы, поросенка ему никто не предлагал, а жизнь давно научила не привередничать и брать все, что дают.

В скором времени Конан раскусил последнюю кость, высосал из нее сок, бросил на стол и вытер руки о штаны. Ши Шелам не понял, к чему такая чистоплотность, но гадать не стал - Конану видней, что бы он ни делал. По крайней мере, нынче, когда с самого утра настроение юного киммерийца по непонятным причинам было ужасным. Протухшие овощи Ловкач за причину не считал, еда портилась слишком часто, чтобы из-за этого переживать.

Конан выудил свой кошель, достал золотой и, щелкнув ногтем, подкинул его в воздух. Монета зазвенела, крутясь, ударилась о столешницу, и, пару раз подпрыгнув, улеглась у края стола.

– Эй!
– гаркнул Конан во всю мочь.
– Еще мяса и вина!

Подавальщик появился сразу, словно соткался перед глазами из воздуха:

– Опять каплуна?

– Кром! Ты хочешь, чтобы я закукарекал?
– грозно спросил Конан.

Подавальщик подобострастно поклонился, как бы прося извинения за свою недогадливость. Буйный нрав Конана был ему хорошо известен, поскольку киммериец частенько навещал это место и не всегда уходил с миром. После стычек хозяин таверны с грустью подсчитывал убытки и с гневом обвинял в них слуг, хотя те (на самом деле такие же воры и мошенники, как прочие шадизарцы) в данном случае не были виноваты. Ссоры и драки возникали только между посетителями и только по поводам, ведомым им самим.

– Неси поросенка. И вино не забудь, - велел Конан, запуская пальцы в рот, чтобы выдернуть осколок куриной кости, вонзившийся в десну у самого дальнего

коренного зуба.
– И не вздумай притащить ту кислятину, которой вы потчуете оборванцев, и которую ты хотел мне подсунуть с самого начала!

– А мы съедим целого поросенка?
– вдруг засомневался Ши Шелам, забывший, видимо, что сотню вздохов назад он в своих смелых мечтах как раз на него и замахивался.

– Хоть пять поросят и десять баранов, были бы деньги!
– рыкнул Конан и обратил свой взор на подавальщика.
– А ты что стоишь? Или у тебя вместо ног ножки от стола?

– Смею ли я спросить об оплате трапезы?
– как можно вежливей поинтересовался подавальщик.

– Кром! У тебя не только с ногами, но и с глазами плохо, - Конан указал пальцем на край стола, - это что, по-твоему, лежит? Кусок дерьма или деньги?

Подавальщик, разглядев, из какого металла сделана монета, вдруг обрел жизненную энергию и проворство. Одним движением правой руки он и подхватил пустой кувшин, и смахнул со стола золотой, а другой рукой при этом стал собирать на блюдо разбросанные по столешнице кости, не забывая бросать на богатого гостя умильные взоры. Конан мрачно наблюдал за ним и, заметив этот взгляд, подавальщик радостно сообщил:

– Вам повезло, о достойные жители Шадизара. Один поросенок из трех, которых мы сегодня насадили на вертела, уже готов. Как раз сейчас его снимают. Еще пара мгновений и он будет красоваться на вашем столе.

– Вот это другой разговор, - удовлетворенно сказал Конан, поднося ко рту кружку с остатками вина.

Когда подавальщик, убрав со стола все ненужное, принес очередной кувшин и удалился за поросенком, Ши Шелам, прихлебывая вино и от этого все больше и больше смелея, спросил как можно равнодушнее, словно суть вопроса не больно-то его интересовала, а спрашивал он просто так, чтобы оказать услугу собеседнику, поддерживая разговор:

– Что тебя так прогневало утром?

Конан отнял кружку от губ:

– Ты меня уже спрашивал, Ловкач.

– Но ответа не дождался.

– И не дождешься.

– Но мы же друзья и должны доверять друг другу, - проявил Ши Шелам настойчивость. Ему очень хотелось узнать эту маленькую тайну.

– Кром!
– Конан наклонился вперед и уставился в переносицу Ловкача.

– Уж кому-кому, а детям Бела доверять нельзя, будь они хоть трижды твои друзья.

– Вот как?… - запыхтел Ши Шелам, всем своим видом демонстрируя оскорбленную невинность.
– Значит, спать на моем топчане можно, а доверять мне нельзя?

– Нельзя, - авторитетно заключил киммериец.
– И не суй свой крысиный нос в чужие дела!

– Твои дела - мои дела, ибо спишь ты на моем топчане как на своем, - продолжал настаивать Ловкач, понимая, что играет с огнем, но будучи не в состоянии остановиться из-за присущего ему с ранних лет болезненного любопытства, которое, кстати, очень часто давало приятелям необходимую для ночных дел информацию.
– И мое уютное жилище ты разнес нынешним утром как свое собственное.

Желваки на лице Конана напряглись:

– Я и пальцем не тронул твою жалкую развалину, а если бы тронул, она бы рассыпалась в прах.

Он одним огромным глотком допил вино из кружки и вновь наполнил ее до краев. Ши Шелам ожидал, что Конан вот-вот рассвирепеет, но неожиданно киммериец успокоился и даже немного помягчел (хвала двум каплунам!):

– Ладно, скажу тебе, Ловкач, коль у тебя зудит в заднице от любопытства. Колдуны мне снились.

– Ну и что?

– А то ты не знаешь. Я им не доверяю. Все они либо выродки Нергала, либо у него на службе. Уж поверь, я их повидал достаточно. Бр-р, отвратительные создания. И давай оставим этот разговор. У меня от него вся жратва наружу лезет.