Неразрешимые противоречия
Шрифт:
– Разве они не имеют никакого значения? – спросил Порохов, вернувшись обратно в удобную позу, которую он долгое время подбирал для себя, пока ехал на вокзал.
– Они думают, что что-то решают в этой жизни , но это же не значит, что так и есть. Кому, как не нам с вами, Виктор, это понимать?
Порохов задумался, покосив голову вбок, после чего вновь посмотрел на Мастера и заявил:
– Сейчас нет, но потом…
– Порохов, вы слишком много думаете. Орден победит, и это истина. Знаете, почему?
Тот в ответ кивнул головой.
– Потому что у нас есть свой свод законов. Свой кодекс.
– Кодекс, – повторил Порохов.
– Да.
– Кодекс? – прозвучал поспешный ответ Порохова.
– Кодекс, – повторил Мастер. – После смерти нашего главного противника, с которым вы трое успешно и расправились, нам уже нечего бояться. И уж тем более этих партийцев.
Порохов, погружённый в сомнения, заёрзал на месте.
– Теперь ничто не помешает нам выполнить своё предназначение, – продолжил Мастер. – Фактически клан нашего врага сделал всё, что нам было нужно. Они подготовили почву для дальнейших действий нашего ордена.
– И нужно её только обработать!
– Произойдёт смена власти. Царя вынудят отречься от престола, а к тому моменту во временном правительстве уже будет наш человек.
– И останется только устранить оппозицию, – подхватил Порохов. – Я помню «План Номер Семнадцать».
– Именно так! Большевики, меньшевики, эсеры… Всех убрать. Взять под контроль прессу и провести срочные реформы.
– На бумаге это всё выглядит довольно просто.
– Потому что это так и есть. Но нам сейчас нужно следить, чтобы всё шло по плану, чтобы ни один воробей не помер раньше, чем это указано там.
– Думаете, сейчас газеты нам не смогут помешать?
– Абсолютно! – кивнул Мастер. – Не обращайте внимания, Виктор, на то, что они болтают, это лишь подогревает народ, что нам и нужно, ведь это только часть плана, о котором вам хорошо известно.
Карета вновь сделала резкий поворот, после чего послышался голос кучера и экипаж остановился напротив мрачной двери, ведущей в здание, с другой стороны которого находился вход в небольшой, но уютный ресторан «Великая Акация», принадлежавший Мастеру.
– Езжайте домой, Виктор! Отоспитесь! У вас была сложная неделя, да ещё и сегодня так рано пришлось ехать на вокзал.
Владелец ресторана не спеша вылез из кареты и, ощутив под ногами твёрдую поверхность, обернулся к Порохову, добавив:
– Я сегодня тоже отдохну, ведь уже не в том возрасте, чтобы…
Он замолчал, устремив взгляд в неизвестность, после чего усмехнулся и поспешил напомнить:
– Завтра все соберутся, и я… Я обо всём расскажу. У нас будет много работы.
Экипаж вновь нёсся по пустынным дорогам столицы, окруженным безликими движущимися манекенами. Порохов не видел в них жизни. Он всё вглядывался, но ему казалось, что он смотрит лишь сквозь них. Смотрит на очертания домов, спрятавшиеся за прозрачными телами. Он уже перестал надеяться. Он давно привык к этому. И единственным выходом казалась лишь попытка взять всё в свои руки. Переделать их. Переделать город. Переделать страну.
Весь оставшийся день тянулся долго, а ночь – ещё дольше. Голова Порохова была забита под завязку лишь одним тайным образом, разжигавшим биение души о стенки всё ещё не разорвавшегося от бушующего напора сердца. Он был один, и его удушающе маленькая квартира была пуста. Он не был сущностью, он плыл в ней, словно заблудший призрак, оставленный среди обломков его жизни, которая закончилась, не успев начаться, обрекая его на вечные скитания, не имеющие ни начала, ни конца. Когда темнота вновь стянула улицы, он сидел перед свечой, вновь и вновь изучая одни и те же строки Библии. Он вчитывался в каждое слово, пытаясь найти ответ, который должен был быть скрыт от него где-то на этих пожелтевших страницах. Он не знал, найдёт ли то, что ищет, но он верил в это. Так учила его жизнь.
Порохов был обделён способностью верить в то, что лучшее время когда-нибудь само настанет. Он не мог принять идею судьбы, предзнаменования и удачи. Для него жизнь была весами, которыми можно управлять, если действовать по правилам. Он не нарушал их, поэтому теперь готовился, что чаша Фемиды склонится в его сторону.
Так учил его отец.
Глава 3. Перерождение
Отец научил Виктора всему. С него и началось его перерождение.
Сейчас сам Порохов уже и не сможет вспомнить всех подробностей своего детства, как и любой другой человек, но некоторые моменты, оставив на душе кровавый налёт смерти, навсегда выжгли свои зловещие силуэты в его тлеющих воспоминаниях. Хоть вновь вглядываться в своё прошлое он и не любил, однако осознание того, что оно будет преследовать его всю жизнь, не давало ему покоя. Каждый тяжёлый день, проведённый в несоизмеримо далёком для его возраста труде, заканчивался в объятиях ночных кошмаров, но именно в эту ночь, когда Мастер вернулся из длинной поездки, когда подходил миг, который должен был решить судьбу всей страны, когда от Виктора требовалась максимальная сосредоточенность, призраки прошедших лет отступили прочь, освободив место в его разуме для прекрасного образа, что защищал его сон от посягательств прошлого, стремящегося вцепиться своими стальными зубами в его плоть, залезть под оледенелую кожу и начать выедать куски мяса, гниющего, как те забытые на вокзале, где был Мастер, туши.
Этот образ освещал ему лунную дорожку в царство блаженства, столько лет скрывавшуюся от него во тьме. С того момента, как он увидел ту девушку на перроне, его сердце, уже давно не отзывающееся на мольбы, снова стало биться, вернув себе жизненный ритм, который оно забыло много лет назад, онемев в тот вечер, когда Порохов должен был воскреснуть в новом обличии, но вместо этого потерял всё. Он вновь получил дар простой радости от осознания, что на просторах этого города, где вынужден существовать и он сам, ходит девушка, один лишь взгляд на которую способен излечить душу. Но всё же мысль о прекрасном его только злила.
– Нет… Нельзя! – стонал он во сне, ворочаясь в кресле, где его тело, оставив догорающую свечу и уронив книгу в мрачной обложке, всё же отпустило свой разум в опьяняющий лабиринт зловещего Морфея.
И пока он намеренно вызывал в своём сознании боль, чтобы притупить чувства, детские воспоминания нежились в ожидании шанса вновь захватить его рассудок, наблюдая за страданиями своего хозяина. Ещё прошлой ночью они свободно питались его переживаниями, вновь и вновь отправляя его в тот день, когда он, боясь гнева отца, шёл домой, зная, что двери гимназии теперь для него были навсегда закрыты.