Нерв(Смерть на ипподроме)
Шрифт:
– Я несколько раз слышал, что ему нельзя доверять, вечно с ним что-то происходит, – упрямо не соглашался Джеймс.
– От кого? – удивился я.
– Ну-у, я не помню. Например, От Корина Келлара. И конечно, от Джонсона, который нанимал его, и от Боллертона тоже, хотя это и против моих правил – обращать внимание на то, что он говорит. Впрочем, у всех такое мнение.
– Хорошо, а что с Дэнни Хигсом? – Я знал Дэнни, неукротимого кокни, крохотного роста, но безрассудно храброго человека.
– Он слишком много спорит, – убежденно проговорил Джеймс.
– Кто
– Кто так считает? Я… мм… Корин. – Он запнулся. – Корин, кажется, несколько раз говорил мне. Он говорит, что из-за этого он никогда не нанимает Хигса.
– А Тик-Ток? Кто сказал, что Ингерсолл не всегда старается выиграть скачку?
Джеймс долго молчал и наконец сказал:
– Почему я не должен верить тому, что говорит Корин? Он отличный тренер, и он, как и мы все, зависит от хороших жокеев. Разве он отказался бы использовать Клуни или Хигса, если бы у него не было убедительных доводов?
Я несколько минут подумал и потом попросил:
– Я знаю, что это совершенно меня не касается, но если вы не возражаете, расскажите, почему вы отказались от Гранта Олдфилда. Он сам сказал мне о какой-то информации, но не объяснил, в чем дело. – Я предпочел не упоминать, что Грант был в полубессознательном состоянии, когда говорил.
– А, информация? Да, он передавал информацию. Я ненавижу такие дела.
Мой вид выдавал непонимание. Эксминстер проскочил на желтый свет и скосил на меня глаза.
– Информация, – раздраженно объяснил он, – это данные о лошадях. Он передавал данные. Если среди нас есть такой человек, он предупредит профессионального игрока, и владелец лошади не получит тех денег, на какие рассчитывал, потому что профессионал опередит его и испортит рынок. Три владельца моих лошадей страшно разозлились – они получили два или три к одному, тогда как ожидали получить шесть или семь к одному. И сделал это Грант. Очень жаль, потому что он сильный жокей, такой, как мне нужен.
– А как вы узнали, что именно Грант тот, кто передавал информацию?
– Морис Кемп-Лоур раскрыл все дело, когда работал над одной из своих передач. Что-то о том, как действуют профессиональные игроки. Думаю, он вышел на Гранта более-менее случайно. Ему было не совсем удобно говорить мне об этом, и он только предупредил, что разумнее не позволять Гранту знать слишком много. Но нельзя нормально работать с жокеем и держать от него секреты. Совершенно безнадежное дело.
– А что говорил Грант, когда вы отказали ему?
– Он очень возмутился и все отрицал. А что он мог еще? Ни один жокей не признается, что продавал информацию, если хочет, чтобы другой тренер нанял его.
– Вам удалось спросить профессионала?
– Конечно. Понимаете, мне не хотелось верить. Но тут уж никуда не денешься. Мне пришлось надавить на него, потому что, естественно, он не выдавал информатора, но потом Лаббок, профессионал, признался, что Грант предупреждал его по телефону и он каждый раз платил Гранту, когда тот работал для меня.
Звучало вполне убедительно, но у меня осталось неуловимое чувство, будто я что-то
– Вернемся к Арту, – сказал я. – Почему у него всегда бывали конфликты с Корином?
– Не знаю, – задумчиво проговорил Эксминстер. – Корин говорил раза два или три, что Арт не выполняет его инструкции. Возможно, так оно и было. – Он осторожно обошел два медленных грузовика и поглядел на меня. – Почему вас это интересует?
– Мне иногда кажется, что слишком много непонятного. Слишком много жокеев пострадало от слухов. Вы сами говорили, будто дурной глаз положен на наше племя.
– Это же шутка, – запротестовал он. – У вас слишком развито воображение. И если говорить о слухах, разве слухи заставили Арта покончить самоубийством или Пипа сломать ногу, или они заставили Гранта продавать информацию? Ведь не слухи заставили Клуни опаздывать.
– Дэнни Хигс спорит не больше других, – возразил я, чувствуя, что мне надо переходить в оборону. – Ингерсолл работает так же честно, как и все остальные.
– Вы не можете судить о Хигсе, потому что не знаете, – разбил он мою оборону. – А Ингерсолл, разрешите напомнить вам, на прошлой неделе давал объяснения распорядителям, почему его лошадь пришла третьей. Джон Боллертон, ее владелец, был просто в ярости, он сам мне говорил.
Я вздохнул. Тик-Ток сообщил другую версию. Корин велел ему не перегружать лошадь, потому что она была не совсем здорова, и Тик-Ток решил поберечь ее, вот они и финишировали третьими. И сам же Корин, мнение которого обычно менялось, как флюгер, осудил Тик-Тока за его действия.
– Может быть, я абсолютно не прав, – медленно проговорил я. – Надеюсь, не прав. Только…
– Только? – повторил он, когда я замолчал.
– Только, – облегченно продолжил я, – если вы услышите какие-нибудь слухи обо мне, вспомните о моих сомнениях… и раньше, чем поверить слухам, проверьте, правдивы ли они.
– Договорились, – насмешливо согласился он. —Все это чепуха, но, договорились, я проверю. – Он ехал молча довольно долго, потом сказал, сердито качая своей большой головой: – Никому не придет в голову специально стараться сломать карьеру жокею. Чепуха. В этом нет смысла.
Мы сменили тему разговора.
Близилось Рождество, и неделю, когда не было скачек, я провел в Кенсингтоне. Родители встретили меня с обычным дружелюбным равнодушием и предоставили самому себе. Они оба были заняты подготовкой к предстоящим рождественским выступлениям, и мать отрабатывала концерт, который ей предстояло играть в новом году. Каждое утро она начинала ровно в семь и с короткими перерывами на кофе и размышления сидела за роялем до половины первого. За свои двадцать шесть лет я привык просыпаться под звуки хроматических гамм и арпеджио и лениво лежал в постели, слушая, как она тщательно отрабатывает фразу за фразой, пробираясь через диссонансы современной партитуры, повторяя и повторяя аккорд за аккордом, пока они наконец не удовлетворят ее и она не будет знать, что каждая нота переливается в другую в назначенном порядке.