Несчастье на поводке
Шрифт:
Он никогда не видел утюг. Носил помятую одежду, редко стираную. Кэти же гладила, как только у нее возникала свободная минутка, она гладила, прежде всего, одежду, но и постельное белье тоже, он даже никогда и не подозревал, что белье может стать предметом таких хлопот, детские пеленки, простыни, наволочки. Она гладила, глядя через окно на море, ее отсутствующий взгляд скользил с моря на гладильный стол и обратно. Она мечтала. Ему нравился запах выглаженного белья, пара, чистоты, детской туалетной воды, он как раз тогда и выучил это слово, с запахом вербены, запах он тоже там впервые услышал, он, наверное, стал ассоциироваться у него с любовью к Кэти. Бельевую комнату он уважал, как святую святых, с чистым бельем, ребенком
Он рассказал судье, что в начале у него не было других забот, как только помогать Кэти. Заменить ей Тони и мать-эгоистку, всех тех, кто оставил ее разгребать все это в полном одиночестве. Рядом с ней он чувствовал себя, как тогда в детстве, в конуре с собакой. Разница лишь в том, что он вырос и постарел, а конура превратилась в дом. Прижаться к собаке, прижаться к Кэти! Он рассказал судье, что очень быстро нашел себе место рядом с ней, свое настоящее место, которое искал всю свою жизнь, и уже, казалось, потерял надежду. Стоило ему где-нибудь зацепиться, его сразу же гнали прочь. Десять крыш за пятнадцать лет! Повзрослев, он постоянно скитался, потом был перерыв в тюрьме, после — немного перевел дыхание рядом с Лили и познакомился с Кэти, с ее домом, ее семьей — на месте, где еще недавно был Тони, он обрел, наконец, убежище, которое всегда искал.
Это — судьба. Он должен был починить дом, защитить Кэти, заняться ребенком и приручить Оливье. Он посвящал ему все время, когда у того не было уроков. Тони водил его несколько раз на теннис или на рыбалку, а он рассказывал ему о войне, о спецслужбах, о невыполнимых заданиях. Жизнь настоящего мужчины, которой он бы научил и Кевина, если бы тот был рядом, если бы соцработники не забрали его и не спрятали где-то. Он умел разбудить фантазию мальчишек. Джефф быстро понял, что Оливье восхищается им больше, чем Тони, и даже был уверен, что мальчик его больше любит. Он учил его водить машину на паркинге возле супермаркета! Он нашел ему на свалке маленький «Фиат», в котором починил двигатель. Смельчак. Они тренировались прямо между других машин. Настоящие гонки! С ним Оливье отрывался по полной!
Конечно, чем больше он узнавал Кэти, тем больше отдалялся от Лили. Ему было тяжело возвращаться вечером на свалку, успокаивать скулящую собаку, которая весь день его ждала и рвалась с привязи с такой прытью, что стерла шерсть на шее, открывать погрузившийся в темноту фургон, пробираться на ощупь к кровати и ложиться прямо в одежде возле расплывшегося, бесчувственного тела Лили, все еще вдыхая запах выглаженного белья. Он ночами напролет смотрел в потолок, размышляя о том, что он тут делает, рядом с этой женщиной, которую не любит, ведь там его ждут те, кого он любит. Стоило ему уйти от Кэти, как он сразу же начинал волноваться: Тони мог прийти посреди ночи, забрать ребенка. Он мог, и это вполне законно, взять Кэти на поруки. Да-да, он мог заявить в полицию, что она сумасшедшая, ее закроют. Тогда он сможет продать дом. В его жизни уже были поддельные сертификаты, свидетельства, правосудие начеку, соцслужбы в действии и жена, которая обвиняет тебя неизвестно в чем, но которую слушают и которой верят. Как будто он был похож на того, кто способен дотронуться до маленькой девочки, ударить мальчика, он же так их любил.
— Но вас же осудили за это, — прервала его судья.
20
— Про поруки — это вы придумали сами или Кэти? — спросила судья у Джеффа.
Он слышал, как Тони разговорил с Кэти тем вечером. Он фальшиво сочувствовал и настаивал на ее психическом состоянии. Ему она не казалась нормальной. Джефф пословно помнил тот диалог:
«Кэти: —
— Так это Кэти заговорила про поруки? — снова спросила судья.
— Да, потому что я не знал такого слова, и она мне объяснила.
— В смысле?
— Ее признают невменяемой, положат в психбольницу, а детей заберут. В лучшем случае органы опеки, в худшем — Тони с Малу и всем ее потомством, как будто им и так мало детей. Только подумайте, двое детей Малу, один — Тони и Малу, и еще двое — Кэти. Есть люди, у которых есть все и даже больше, а есть те, у кого и так ничего нет, а еще и всё забирают!
Дети, Джефф знал, о чем говорит, дети — это предмет их союза с Лили. Они на этом и построили свой союз со дня их случайного знакомства на вокзале Марселя, она тогда ждала последний поезд из Парижа. Он бродил вокруг со своим псом на поводке, ждал, пока тот пописает, а он никак не мог — слишком долго терпел. Она подошла к нему, как будто собственно его и ждала. И растаяла. Он рассказал ей, что взял пса в приюте сегодня утром в Париже. Глаза собаки блестели, хвост она зажала между лапами и вся тряслась.
— Она боится, бедняга!
Они пошли пить кофе. Контакт установился еще и благодаря общей привычке, какое совпадение, класть слишком много сахара в кофе.
— И это еще, — сказал Джефф, — я не даю себе волю!
За ночь Джефф рассказал о своих скитаниях после того, как его дети Кевин, Саманта и Дженнифер погибли во время теракта на антисемитской почве. Лили вспомнила про похожие расправы над евреями в Париже. Она почувствовала необходимость восполнить эту утрату. Более того, она тогда поняла, что ее предназначение в этом мире — оказаться на пути у Джеффа, и успокоилась. Бог нарек ей исцелить это грузное тело. Она захотела подарить ему троих одним махом, им будет столько же лет, сколько Кевину, Саманте и еще… имя не помнит, она родит их в том же возрасте, в каком они умерли, в одежде, в которой они были в тот день, когда собрались с мамой в школу, и прогремел взрыв.
Когда Джефф вышел из здания вокзала в центре Марселя и обнаружил город, который лежит у его ног, ему показалось, что он уже так далеко, не во Франции, а на другом краю света, где психиатры, легавые и тюремные надзиратели никогда его не найдут. «Это — Израиль», — поделился он с Лили, которая как будто раздулась от переполняющей ее радости. Она внесла свою лепту: «Иерусалим». Он кивнул головой. Они шли вниз по бульвару в сторону Старого порта, она смотрела на город и видела, как он отражается в его глазах, в его глазах город — красивый, белоснежный, чистый! Он раньше никогда не видел моря, он зачерпнул воды ладонью. Понюхал ее, попробовал, протер лицо. Спокойный, умытый, возрожденный, он посмотрел на Лили. Тогда она, убедившись, что права и что все делает правильно, повела его в Паланс. Свалка ему понравилась безвозвратно.
Это где-то на краю света, между стертых холмов, земля обетованная, которую подбросило в небеса. Мистраль стесал землю, выжал воздух. Все вокруг оголилось, иссохло, завыло на ветру расстроенной стерильностью. Джефф — слепец, который внезапно прозрел. Все вокруг стало слишком светлым, ядовитым, блестящим, как будто он попал в эпицентр свечения, он ничего не видит. Голову объяло огнем от красных лезвий, летящих с неба, веки глаз обожгло ножом, раскаленным до бела. Чересчур синее небо стало для него черным, а чересчур белая земля — прозрачной. Мозги перевернулись от ветра. Он стоял посреди свалки, ноги на ширине плеч, чтобы не сдуло. И кричал Лили: «Все в порядке». «Все в порядке», как капитан на полуюте, который попал в шторм. Мистраль падал на землю волнами, он носился среди поблескивающих обломков железа, из которых вырывался оглушающим звуком, подобным на крики воюющих солдат, рев охотничьего рога.