Несчастливые люди
Шрифт:
По итогу, лейтенант хмыкнул, вернул трубку на телефон и выговорил:
– Сейчас оформим заявление, гражданочка… только вы напрасно беспокоитесь. Ввернётся он к вам или не вернётся, этого милиция гарантировать не в силах. Но я имею основания утверждать, что противоправных действий в отношении гражданина Лакомова совершено не было. Восемнадцатого, девятнадцатого и даже двадцатого декабря сего года в медицинские учреждения города поступил только один пострадавший с телесными повреждениями, и это однозначно не ваш муж.
– А чей? – вскинулась Лида.
– Гражданин без документов, – лейтенант поправил фуражку. – Какой-то маргинал… личность без определённого места жительства. Вероятно, алкоголик… или пьяница.
Николаю Дмитриевичу фраза понравилась, он сказал, что это две большие разницы:
– Алкоголик супротив пьяницы, всё одно, что дворник супротив столяра. – Посмотрел на Лиду: – Ну, вот, дурёха, а ты психовала! Ушел! Ха-ха! Нашего брата, ещё палкой будешь гнать – не уйдём. Верно я говорю, лейтенант?
Лидия подняла взгляд на дядю Колю и тоже невольно улыбнулась… подчиняясь его веселью. И лейтенант захихикал.
В голове женщины танцевала блаженная сумятица, глупая, и одновременно, спасительная: с одной стороны, раз Аркадия нет в больнице (и в морге! свят-свят! тоже нет!), значит он не пострадал… и это хорошо. Но раз он не пострадал, значит он изменил с другой… и это отвратительно!
Когда вышли из отделения милиции, сверкала луна. Оптимистично гудели машины, крупкой сеял снежок, прохожие торопились вернуться домой. Вечер формировался вполне себе рядовой, текущий, безликий, но…
…но что-то он заключал в себе. Что-то большее, магическое. Аура нового года благословляла его, а потому и фонари с глазами жёлтыми (нас вели сквозь туман), и луна (ущербная, огрызающаяся, острозубая), и хруст снега под ногами, и даже цепкий морозец – всё это казалось волшебным.
Как минимум, необычным.
Далеко вытягивая руки, Николай Дмитриевич натянул перчатки. Лида взяла дядю под локоть. Они двинулись вдоль забора в бодро-прогулочном темпе, и когда отошли шагов на двадцать, Лида проговорила:
– Я должна тебе сказать важную весть, дядя. Дело в том, что Аркадий выиграл в лотерею. Огромные деньги.
– Шутишь? Откуда?
Лидия не шутила, лицо её завесило строгое выражение учительницы перед контрольной работой:
– На день рождения я подарила ему лотерейный билет. А незадолго… как раз перед…
– Перед тем, как он пропал? – помог Николай Дмитриевич.
– Да-да, верно… за пару дней до, вышла газета с таблицей. Аркаша выиграл десять тысяч. Он сам мне сказал.
Светофор вспыхнул красным. Пешеходы остановились. Николай Дмитриевич посмотрел на племянницу сверху вниз… в голове пролетела мыслишка, что страшненькая она бабенция… Лидуха… и несовременная совсем: "Так-то разобраться девка дородная… сиськи на месте и жопа толковая… К чему этот пуховый платок? Бабкино наследство что ли проветривает? Косметика почему отсутствует на выражении лица?"
– Почему не рассказала в милиции?
Загорелся зелёный. Лидия ответила рассудительно:
– А что бы изменилось? Они ведь всё равно не поверили.
– Тут ты права.
Вернулись домой. Переоделись.
Вечер тянулся тоскливо.
Долго и непонятно зачем смотрели телевизор (какую-то передачу про заполярных людей и животных), потом вяло с неинтересными повторами перемывали косточки общих знакомых. Ужинали… без малейшего аппетита… Дома Николай Дмитриевич привык (невзирая и несмотря) выкушивать четвертинку водки, а уже потом, разомлев и подобрев, и почувствовав внутри себя "зарождение энтузиазма", приступать к трапезе, хлопнувши жену (ту самую многоброшенную кобру) по крупу: "Давай-ка, мать! порубать!"
Такая процедура примиряла с действительностью. Вдохновляла.
А тут?
"Как Аркашка существовал в подобном Мире? Мне кажется, в этом доме я бы не выжил и одного месяца, задохнулся бы в этом воздухе…" – подумал Николай Дмитриевич.
Перед сном, постирав носки и вывешивая их на батарею, он решил, что надо задержаться на пару дней. Поддержать племянницу, помочь ей. "Десять тысяч – это мотив", – засела в голове неприятная нота.
Сказать откровенно, была и бескорыстная корысть. Николай Дмитриевич заведовал автомобильной базой в районе, приехал за запасными частями… а теперь имел (моральную) возможность задержаться в столице края на несколько дней. Можно было ещё раз-другой пробежаться по базе… всласть поскандалить со знакомым кладовщиком… во славу Божию и во имя наступающего Нового года. Плюс появлялась возможность прогуляться по магазинам… пощупать продавщиц глазами и прикупить подарков. Наконец, формировалась благодатная отдушка – возможность отдохнуть от семьи… от любимой жены… от хозяйства… притом, на законных и даже высокоморальных основаниях.
"Жаль спину не получится подлечить, – подумал Николай Дмитриевич, опрокидываясь в сон. – Ноет, проклятая…"
***
Близким другом Аркадия Лакомова считался Степан Полубесок.
Полубесок не любил слова "дружба" и не имел друзей, как таковых (так он утверждал), однако связи с Лакомовым не отрицал и называл его товарищем: "Ты вслушайся. Вникни. Какое могучее слово – товарищ! Жаль, коммунисты его испаскудили!"
Дружба зародилась много лет назад, когда оба молодых человека поступали в один театральный институт. Лакомов пришел на вступительный экзамен в тонких брюках-дудочках (с искрою) и в красной рубахе с вышивкой.
Тут и народился конфликт.
"Алый акцент я, допустим, запросто мог пережить, – вспоминал, ухмыляясь, Полубесок, – но петухи на рубахе – это удар ниже пояса. Я Аркашке сказал вполне искренно… мол, такого пугала ещё поискать на Руси… он тоже в ответ что-то вякнул!" – смеялся.
Полубесок высказал Лакомову своё отношение. Лакомов ответил метко и колко, дескать, Степану негоже соваться своим свиным рылом в калашный ряд – там культурные люди обретаются. Стремительно, напоминая степной пожар, возникла драка… прямо в коридоре института… с воплями и кровавыми соплями… цветастую рубаху исполосовали в клочья… и нижнюю губу Полубеску изрядно надорвали – Лакомов умудрился вцепиться в неё зубами.
Результатом инцидента, оба абитуриента были отчислены. В том смысле, что их с треском не приняли.
Степан посчитал тот провал удачей, часто благодарил за него судьбу: "Кой чорт из меня актёр? Посмотри на мою внешность! Я актёр? Ха! Маялся бы потом всю жизнь… или спился, без малейшего толку".
Аркадий – на донышке души – носил обиду.
Тогда, в юношеской эмоциональной суете он легко пережил отчисление. Не растрачивая времени, перекинул документы в медицинский вуз… правда, это потребовало значительных нервов матери (она занимала в пост в администрации) и некоторой суммы денег отца… зато не пропал год, и в армию стричься не пришлось.