Несчастливые люди
Шрифт:
– А он?
– Он!.. хм… он запал на Афину.
– А что Афина?
– А что Афина?
– Понятия не имею, у тебя спрашиваю.
– Афине он нужен, не более, чем рыбе зонтик, – ответил Полубесок. – Если хочешь, поговори с ней. Она в ТЮЗе работает. Прима. Прима! Не фунт изюму.
Полубесок опять, будто в забытьи, охлопал карманы, от картины перевёл взгляд за сумеречное окно, притих… Потом вдруг вернул своё внимание собеседнику, заговорил с неожиданным жаром:
– Ты послушай вот что. Как думаешь, куда он побежал? Не за молоком, не за квасом, не винишка побёг купить, а куда? Какая сила его влечёт?
Николай Дмитриевич слегка опешил, обнаруживая в глазах собеседника неожиданную совершеннейшую безумь… коя бывает в глазах шизофреников, например… или… или… а других душевнобольных Николай Дмитриевич не встречал.
– Я не знаю, – ответил медленно, с расстановкой, – видимо бежит в Миру такой-то невидимый поток… – проговаривал, стараясь попасть в настроение художника, – который несёт нас и толкает на поступки.
– Я тоже так думаю! – согласился Полубесок. – Возьмём Афину, вообрази себе яркий персонаж! Женщина! Фемина! Во всех смыслах приличной наружности. Завистливой…. в смысле, вызывающей зависть. А характер – стервозный.
– А какая баба не стервозна? – взвился Николай Дмитриевич. – Нет, ты назови! ты встречал такую? Вообрази, моя…
Полубесок перебил:
– Не тарахти, бесхозный, слушай ухом! Мы не столица, допускаю. Славы маловато, касса – пшик! И не Париж, знаешь, тоже, будь он неладен… но ведь не хлебом единым! Она в театре прима! Режиссёры столичные ноги моют и воду пьют! Что ещё нужно для счастья?
– Не знаю, – ответил Николай Дмитриевич. – Сам задаюсь таким вопросом.
– И я не знаю…
В дверях, Николай Дмитриевич протянул для рукопожатия руку, Полубесок пожал её без энтузиазма, гуляя взглядом по сторонам, будто расстроился.
Тогда Николай Дмитриевич, чувствуя этот холодок, осторожно попросил:
– Ты это… не держи зла… я ж не хотел обидеть.
– Ступай с миром.
– Ещё один вопрос… самый последний. Кто знал, что ты билет надписал? В смысле, таблицу?
– Все знали, – Полубесок удивился. – Я ж не скрывал. И Федька видел, и Пахель… а Павлик просто догадался… у него работа такая обо всём догадываться.
– Он на автомойке работает, верно?
– В химчистке, – поправил Полубесок. – Ему пять лет светит, как нам с тобой солнце. Под следствием он, и подписку давал… ан, живёт себе, припеваючи… что значит, позитивный человечек. Учись, дядя. А Афине не верь. Не верь. Ты же пойдёшь к ней, верно я разумею? Она тебя в дугу согнёт в два счёта. Станет про ум говорить – не верь. И про правое сердце – брехня! Я видел её рентгеновские снимки – обычная баба…
***
Надвинулись сумерки, городской народец потихоньку засуетился. Троллейбусы и автобусы не казались более пустыми спичечными коробками. Наступало время, которого Николай Дмитриевич категорически не любил: зима, истоптанный грязный снег… в небесах провисла серая половая тряпка…
Справедливости ради, в районе бывают точно такие же дни… но там тряпка остаётся тряпкой, снежная жижа под ногами – всего лишь жижа… и "ничего подобного". И если бабка движется в магазин вдоль дороги, то это просто бабка… старуха без малейшего апломба.
В городе в серый кисель сумерек всякий вечер опускают цветные лампочки – гирлянды, огоньки афиш, витрины магазинов. Машины начинают светиться фарами… Но всем этим ярким светлячкам требуется время… и неожиданная помощь ночи: ночь убивает серость, в её угольном контрасте гирлянды начинают смотреться нахально.
Нахальство Николай Дмитриевич любил:
"Нахальный человек живёт, и умирает", – говорил он.
"И в чём разница? – уточняли коллеги. – Естественный путь".
"Путь-то естественный, – откликался Николай Дмитриевич. – Качество разное: живёт энергично, умирает легко".
Перед театром стояла ёлка. Николай Дмитриевич механически отметил её высоту – метров в шесть или восемь – подумал. Подумал, что директору она стоила ненужных хлопот.
Ветви были наряжены персонажами из "Щелкунчика" – синеокими принцессами, слонами, мартышками в красных чепчиках, – всего этого богатства Николай Дмитриевич не заметил… равно, как не ухватил музыки Чайковского – она украшала собой пространство.
Скользнул мимо ели, приблизился к парадному. Поискал глазами веник, чтобы стряхнуть с галош грязное – веника не обнаружил. Вместо него вдоль ступеней прохаживались кавалергарды в костюмах мышей. Зубастые переростки, с длинными неприятно-правдоподобными алебардами.
Конец ознакомительного фрагмента.