Несчастный случай
Шрифт:
Дэвид остановился. Бенджамен Саксл посмотрел на часы.
На мгновенье свет фар ворвался в окна, пробежал по всей комнате, — машина свернула на поляну перед зданием; рокот мотора стал особенно громок — и вдруг оборвался; хлопнула дверца.
И вновь заговорил Дэвид:
— Должно было случиться то, что случилось, чтобы вы попали сюда, в эту комнату. Но это — лишь однажды, на один час и по милости самого высокого военного начальства. Они послали за вами, за вашей женой и дочерью самолет, но через неделю вас не впустят в ворота. Война здесь еще не кончилась. Когда она кончится, на свете больше не будет таких мест, как это.
Бенджамен Саксл отыскал
— Они были очень внимательны, — сказал он. — Все для нас сделали — и самолет прислали, и все такое. Но что касается войны… Знаете, здесь кажется, что она совсем рядом… У меня такого чувства не было, даже когда война еще продолжалась, когда я читал о ней в газетах. Впрочем, этот полковник Хаф — славный малый.
Ему, наконец, удалось надеть пальто, как следует.
— Да, — произнес Дэвид, — полковник Хаф славный малый.
— И вы тоже, Дэвид. Мне кажется, я понял то, что вы говорили, во всяком случае, многое. Все это очень печально, не правда ли… очень печально.
Дверь распахнулась, в нее заглянул солдат.
— Вы готовы, доктор? Полковник Хаф приехал.
Полковник Хаф вошел быстрым, но не слишком бойким шагом, спокойный, но не мрачный; кивнув Дэвиду, он направился к старику Сакслу и сказал без предисловий, в лоб:
— Я только что из больницы, мистер Саксл. Никаких перемен. Вы, конечно, понимаете, что пока мы большего и ждать не можем. Это, право, очень хороший знак.
Бенджамен Саксл кивнул, но непохоже было, чтобы он понял.
— Доктора все еще думают, что нам с женой нельзя…
— Да, — ответил полковник. — Поверьте, я знаю, как вам тяжело. Но если вы пойдете к нему, будет еще тяжелей. Он сейчас совсем спокоен, болей никаких нет. Доктор Берэн сказал вам чистейшую правду.
Старик опять кивнул, на этот раз он, как будто, понял. Тихонько вздыхая, он смотрел то на полковника, то на Дэвида. Он был ниже Хафа и рядом с ним казался почти жалок; ведь полковник такой прямой, подтянутый, военная форма, не новая и даже не идеально отглаженная, сидела на нем превосходно; он был без фуражки, и его крепкая, уверенно откинутая голова с коротко остриженными волосами выдавала человека несомненно сильного, прямодушного, с большим чувством ответственности. Вокруг глаз у него обозначились морщинки, во взгляде — напряженное ожидание, видно было, что он готов принять на себя любую тяжесть, какой мог бы обременить его Бенджамен Саксл.
— Что ж, — помолчав минуту, сказал старик. — Вероятно, нам надо вернуться в этот… „Вигвам“?
— Вигвам Фуллера, — уточнил полковник. — Да, если вы готовы. — Он взглянул на Дэвида, и все трое медленно направились к двери. — Мы получили в наследство этот „Вигвам“ вместе с его названием, когда начали строить здесь город. Ведь здесь когда-то была скотоводческая школа для мальчиков. Один человек держал ее тут много лет, сюда приезжали мальчики главным образом из восточных штатов, сыновья богатых родителей. Этот человек не желал отказаться от своей земли, заявил военным властям, что она не продажная. Ну-с… — они вышли из комнаты; у дверей стоял солдат; полковник мимоходом дружески ткнул его в бок, солдат расплылся в улыбке… — а все-таки мы ее купили.
За дверью, на крыльце, они на минуту останавливаются. Кругом тихо, прохладно, пустынно и дико. По обе стороны поляны торчат, как громадные клыки, каменные глыбы, отвалившиеся от стен ущелья, отвесно уходящих вверх, в ночную тьму. Над глыбами поднимаются деревья — сосны и пихты, они закрывают скалистые откосы густой темной, сейчас совсем черной хвоей; высоко над головами стоящих на крыльце людей вершины деревьев достигают верхнего края ущелья, на фоне ночного неба едва различима их зубчатая кайма. Неведомо откуда слышится какой-то неясный прерывистый звук, да изредка пискнет птица, поудобней устраиваясь в ветвях на ночлег. Люди стоят минуту, застегивая пуговицы пальто, и, может быть, их тоже захватывает торжественность этой ночи. Далекая древность, давно забытое прошлое этой земли дышит вокруг них в каньоне, и в соседних каньонах и ущельях. То, что видят они, стоя на ступеньках крыльца, почти не изменилось за многие тысячи лет или меняется лишь для того, чтобы возродиться вновь таким же, как было тысячи лет назад. На столовой горе, куда они сейчас поедут, недавно построен город, выросло множество зданий, проложены мостовые и тротуары, зеленеет аккуратно подстригаемая трава на лужайках перед домами. И это здание на дне ущелья — тоже часть нового города; здесь расчистили поляну, на поляне стоит сейчас джип полковника Хафа, яркий свет фар выхватывает из тьмы камни и сосны, и рокот работающего вхолостую мотора отдается по всему ущелью. Но кажется, что город бесконечно далек отсюда, и темнота здесь куда внушительней, чем свет фар, и тишина слышнее, чем работа мотора.
— Мы купили эту землю, — продолжал полковник, — и за год выстроили на ней город. Нигде в мире нет ничего подобного.
Они сели в машину, шофер, круто развернувшись, вывел ее на дорогу, и начался извилистый подъем среди скал и сосен к выходу из ущелья. Полковник, сидя рядом с шофером, что-то говорил ему, тот оглянулся, и в эту секунду джип слегка подскочил на небольшом каменном выступе, врезавшемся в гладкую ленту дороги.
— Смотрите в оба, — заметил полковник, — тут зевать не приходится.
— Всё каверзы злой бабы природы, а, полковник? — отозвался Дэвид.
— Как?.. А, да, конечно! Это, знаете ли, мистер Саксл, знаменитое у нас изречение. Один наш ученый совсем замучился как-то, не мог решить одну головоломную задачу — и вот так выразился: все это, мол, каверзы злой бабы природы. — Полковник не удержался и фыркнул. — Недурно сказано!
Минуту спустя он опять обернулся к сидящим позади.
— У вас прекрасный сын, мистер Саксл, — сказал он. — Все мы его очень высоко ценим.
— Он всегда был хороший мальчик, — начал Бенджамен Саксл — и умолк, потому что над вершинами деревьев послышалось высокое, напряженное, ноющее жужжанье стремительно приближавшегося самолета. Никто не вымолвил ни слова, пока этот звук, пронесшись над ними, не замер вдали, и тогда Саксл продолжал: — Прежде над Джорджтауном каждое утро пролетал почтовый самолет. Теперь у них другой маршрут, а прежде он пролетал над нами, и когда Луис был маленький, я всегда к этому часу выходил с ним на веранду. Смешно, что это вдруг вспомнилось, правда? Мы сидели на веранде, и я пел ему одну песенку. Он был тогда совсем малыш. Он смеялся и хлопал в ладоши, когда я пел ему эту песенку и самолет пролетал над нами.
Полковник ничего не сказал, но Дэвид повернулся к старику, минуту смотрел на него, потом спросил;
— Какая же это была песенка, мистер Саксл?
— Какая? О, просто глупая песенка. Я сам ее сочинил. Просто глупая песенка.
— Я слышал, Луис иногда напевал одну песенку. Он говорил, что вы ему пели ее когда-то. Про тележку.
— Он вам говорил? Он еще помнит ее? Это так давно было.
— Вы не скажете мне слова?
— Да, — поддержал полковник Хаф, — мне тоже интересно послушать.