Несколько печальных дней (Повести и рассказы)
Шрифт:
– Давно он директором? – спросила Марья Андреевна.
– Года полтора, – ответила Анна Гермогеновна и махнула рукой. – Коля говорил, что парень он неплохой, а вот Колю все подозревал, считал его чуждым.
– Ах, боже мой, – точно вступая в спор, сказала Александра Матвеевна, – а рабочие хотят Коле памятник ставить. Вот, пожалуйста, письмо из Москвы от бывшего рабочего нашего завода. Он теперь председателем в каком-то важном месте, сколько благодарности к Коле, и в обиде – узнал, что Коля был в Москве и не заехал к нему.
Шура всех ответственных работников, где бы они ни
– Тетя Маша, – спросил Алеша, – как вы думаете, кто победит, немцы или англичане?
– Не знаю, деточка, – рассеянно сказала Марья Андреевна, – главное то, что мы не воюем.
– Пить, – басом сказал Петька.
– Сам пойди и налей из графина, – сказала Анна Гермогеновна.
– Мамочка, он ведь все опрокинет на себя, – сказала Марья Андреевна.
– Пусть, – сказала Анна Гермогеновна, – пусть привыкает. Так вас отец воспитывал.
– А мне кажется, что это перегиб, – проговорила Марья Андреевна.
Она сама не отдавала себе отчета, почему ее раздражают мать и Шура.
Во всем, что они говорили, она чувствовала скрытый укор себе и Грише: в том, что рабочие любили Колю и что пришло письмо от какого-то выдвиженца из Москвы. Словно все эти рассказы имели тайную мораль: «Вот видишь, вы-то в Николае ничего хорошего не видели».
Ее раздражала царившая в доме интеллигентская добродетель. Как и в далекое время детства, мать почти ежедневно вспоминала о своем знакомстве с Короленко. С утра детям внушали, что они должны сами стелить себе постели, сами одеваться. Алеша выносил мусорное ведро, чистил ботинки. Даже маленького Петьку посылали в аптеку.
«Душно здесь», – думала Марья Андреевна.
Но одновременно ей становилось тревожно и тяжело. Вспомнилось, как весной тридцать седьмого года Николай написал, что его обвинили в общении с врагом народа – братом Виктором – и что ему грозит беда. Он просил Григория Павловича написать в партийную организацию завода, удостоверить, что знает его в течение двадцати лет. Гриша сказал: «Не могу я сам по себе писать, меня не запрашивали, запросят – я отвечу». Она написала брату, что его письмо не застало мужа, Гриша уехал на три недели. А потом и надобность миновала – обвинения отпали. И особенно тяжело было вспоминать открытку брата: он радовался, что отъезд освободил Гришу от ненужных беспокойств. А Виктор? Какой ужас охватил ее и Гришу, когда они узнали об его аресте! Как безрассудно поступил Коля, взяв Левушку к себе!
– Зачем я здесь? – вдруг сказала она вслух. – Шура выздоровела, завтра я уезжаю в Москву.
И оттого, что найден такой простой выход, она почувствовала себя счастливой.
День отъезда прошел незаметно.
Мать сидела у печки, на ее лице было спокойное, бессильное выражение. Шура штопала Петькину курточку с золотыми пуговицами; и в этой матросской курточке с крошечными пустыми рукавами была невыносимая беспомощность. Жалость и любовь, как в первый день, когда она прочла телеграмму о смерти брата, охватили Марью Андреевну. Уже перед ее глазами стояли картины московской жизни – занятия со слушателями, лыжные прогулки, телефонные звонки подруг. И, стыдясь своего счастливого жребия в жизни, она особенно остро ощущала жалость к матери, племянникам, Шуре.
– Дорогие мои, дорогая моя, – сказала она и обняла мать, – давайте перед отъездом поговорим по душам. Мы ведь строим зимнюю дачу. Давайте все там поселимся большой семьей. Алеша и Петька как в раю будут и зимой и летом. Мы там уже посадили клубнику, этим летом соберем первые ягоды. Разведем цветники, запасем сухих дров, мы с Гришей будем то в городе, то на даче с вами. Хорошо? Ладно? Условились? Ну чего же вы молчите?
Шура подняла глаза от шитья и сказала:
– Спасибо большое. Только ведь мне работать нужно – как же я на даче буду жить. Но большое, очень большое спасибо.
– И я хочу преподавать английский язык, – проговорила Анна Гермогеновна.
– Что вы, мамочка, вам пора отдохнуть, – решительно сказала Марья Андреевна, – ну, в общем, увидим, я уверена, все устроится.
Перед отъездом, уже в пальто и в шляпе, Марья Андреевна, боясь расплакаться (она дала себе слово больше не плакать), ходила по кабинету и говорила:
– Боже мой, я опоздаю, где же Шура?
Марья Андреевна подошла к матери:
– Мамочка, дорогая моя… Я вас прошу об одном. Приезжайте в Москву. Ну поймите же, дорогая моя, ведь теперь нельзя жить такой большой семьей с Шурой и детьми. Вы должны к нам поехать, Левушку надо устроить, а Шуре мы поможем со службой. Ей легче будет самой, клянусь вам. А вы к нам, мамочка, только к нам, слышите? Это мое единственное желание.
Мать погладила дочь по плечу и сказала:
– Девонька моя, не нужно волноваться, не нужно спешить, мы все решим, вся зима впереди.
– Мамочка, вы сердитесь на меня, плохую, эгоистичную? Не сердитесь? Приедете в Москву?
В комнату вошла Шура.
Она посмотрела на расстроенное лицо Марьи Андреевны и сказала:
– Анна Гермогеновна, почему вы не хотите в Москву? Ведь там хорошо.
– Шурочка, уговорите маму, – просительно проговорила Марья Андреевна. – Я сразу же вышлю деньги по телеграфу.
Александра Матвеевна жалостливо улыбнулась и развела руками.
– С богом, – решительно сказала Анна Гермогеновна, – а то на вокзал опоздаешь. Теперь вот что: я из Колиного дома не уйду. Вместе с Шурой будем тянуть. И Левушка не уйдет в казенный дом. Вместе пробедуем. Когда вышлешь деньги, я приеду, поживу у вас немного, погощу.
– Мамочка, приедете? Мы вас уговорим с Гришей!
– Обещаю – значит, приеду. Колю вспоминайте. – И она поцеловала дочь слабыми холодными губами.
Потом она почти злобно крикнула Александре Матвеевне:
– Не реветь, а то я сама зареву!
5
В Москве произошла новость. Матильда вышла замуж! Если б Марья Андреевна узнала, что за время ее отсутствия американский материк погрузился в океан или, наоборот, из океана возник новый материк, она бы меньше удивилась, чем в ту минуту, когда Григорий Павлович сказал:
– А знаешь, Димка Мохов на твоей Матильде женился.
– Что? – шепотом сказала она. – Матильда вышла замуж?
– Чего же ты так? Красивая, но не очень молодая женщина вышла замуж – более чем естественно.