Неслучайные странности
Шрифт:
Я же, шепнув Елизавете на ухо, что, мол, мне очень срочно нужно выйти… в туалет, не ожидая ответа, выскакиваю из класса и быстро несусь прочь… из школы. Ну нужно же как-то собраться с мыслями, переварить случившееся, переговорить… с собой, что ли, – короче, побыть наедине, успокоиться.
Впрочем, какое там успокоиться! Покой мне с моим пацаном, как говорится, только снится и вряд ли сегодня светит! Не для покоя же мы с ним вдруг встретились в этой точке временной, как выясняется, кривой.
– Стой, Валерка, стой!.. – уже на улице настигает меня Шурик. – Ты что, с дуба рухнул?
– С какого ещё дуба? – отвечаю машинально, не оборачиваясь, нехотя выныривая
– Да кто ж тебя поймёт? – похоже, злится Санька. – Может, с Меншиковского (это он на поход в подземелья из «Секретов старого замка» намекает). А может, и с Иликовского, – вспоминает он, по-видимому, своё падение с велосипеда на Иликовском полигоне, когда мы танк штурмовали.
– Да сам ты рухнул, – наблюдаю, как беззлобно огрызается мой подросток внутри меня, себя… ну, нас то есть!..
И вот что интересно: мы с Сашкой тогда, в 1980 году, после этого комсомольского собрания действительно точно так шли домой и о чём-то спорили – даже, кажется, ссорились, но вот по какому поводу и что я на самом деле тогда сказал ему, теперь уж точно не вспомню! Потому, наверно, и молчу, не вмешиваясь в диалог закадычных друзей, а только вслушиваюсь и улыбаюсь. Впрочем, сейчас, похоже, их разговор разворачивается как-то не так. Сашка не то что обиделся на мои слова на собрании о преданности и слепой вере – он их, кажется, вообще не понял, не услышал, не осмыслил, что ли. Зато, к моей нечаянной радости, мой друг детства, который всегда понимал меня с полуслова, хотя и соглашался нечасто, абсолютно точно понял, что я… не совсем я. И всё это – эх, спасибо тебе, дружище, можешь себе представить, как это приятно! – его очень обеспокоило.
– Да остановись же ты, наконец, – хватает он меня за руку и, развернув к себе, заглядывает в глаза. – Что-то случилось?..
Боже мой!
Передо мной мой самый-самый лучший друг детства.
И как же давно мы с ним по-настоящему не виделись: те редкие встречи на даче по случаю какой-нибудь обязательной круглой даты раз в три-четыре года вряд ли можно назвать разговором по душам старых друзей. К тому же за эти тридцать девять лет, что прошли с того почему-то памятного мне дня, мы с Сашкой оба очень изменились, постарели, обвыклись; остыли, что ли, от жизни.
Увы.
Но сейчас другое дело: передо мной не сегодняшний старый и незнакомый, иронично-шутливый, немного циничный и даже иногда принципиально-бескомпромиссный к близким людям человек, а мой, тот самый из «Секретов нашего двора» думающий, сомневающийся, ищущий и… всепрощающий друг.
Саня после окончания Нахимовского и далее соответственно высшего военно-морского училища по распределению попал служить на Северный флот в отряд подводных кораблей, где к своему пикантному малозаметному заиканию довольно-таки быстро добавил не менее привлекательный свинцовый стильный цвет пока ещё пышной мальчишеской шевелюры. К своим неполным тридцати годам у него позади осталось много десятков тысяч пройденных океанских миль, которыми можно несколько раз опоясать земной шар. В результате на нас из-под седых бровей и изрезанных неглубокими, но частыми морщинами век бескомпромиссно смотрел познавший жизнь старец, который вместе с неиссякаемой иронией вдруг неожиданно приобрёл и всепоглощающий дух авантюризма. Похоже, эта свойственная некогда всем нам детская напасть вдруг полностью передалась ему, безудержно подталкивая его к какому-то суетливому постоянному движению по жизненной кривой во все стороны, желанию успеть попробовать на ней всё-всё. Возможно, из-за неё, а может, ещё и из-за стремления к бескомпромиссному лидерству везде и всюду, неистово охватившему его вдруг, вокруг него неизменно появилось множество всяких необязательных ничтожных событий, действий, увлечений и… спутников.
– Чего уставился? – прямо-таки по-настоящему злится наш бессменный последние три года знаменосец дружины. – Говори же, наконец!
– Здорово, Саня, – выдыхаю тихо, радостно, обогнав своего подростка внутри, и непроизвольно тяну его к себе, как некогда младшего брата.
– Точно с дуба рухнул, – смущаясь, выбирается он из моих объятий, с опаской заглядывая в глаза, отступая и глупо улыбаясь.
– Ты знаешь, – вдруг, не ожидая того, говорю с жаром, спешно, словно желая опередить моего притихшего двойника в себе, не дать заговорить ему, – у тебя всё будет хорошо! Ты со всем справишься, всего достигнешь и, конечно же, будешь счастлив… во всяком случае, так станешь считать в далёком 2019 году. Но как жаль, как же безумно жаль, что ты не сможешь понять, услышать то, что я говорил именно тебе… там, в классе, – потому что ты не хочешь принять одного маленького правила жизни.
– К-какого ещё правила? – вдруг некстати по-детски заикается Саня. – С тобой всё в порядке?
– Да в порядке я, в порядке. А правило простое, запомни, – улыбаюсь, чувствуя поглощающую меня радость от этой случайной встречи, – если хочешь, чтобы тебя слышали, – слушай сам.
– К-как?.. – заикается, волнуясь.
– И ещё, Сашка, – прерываю его, – сейчас мне срочно нужно уйти, уехать – одному, без тебя; у меня мало времени, наверное.
– К-к-куда?.. – спрашивает растерянно и ещё больше заикаясь…
– Неважно, – уверенно режу мысль, слова, – ты просто слушай и запоминай – если сможешь, конечно.
– Н-ну, хо-ро-шо, – тянет, – говори.
– Скажи нашей Елизавете – от меня, понимаешь, сегодняшнего, – чтоб обязательно прошла полную диспансеризацию.
– Чего прошла?
– Ну, медицинское обследование такое, полное то есть.
– Зачем это? – пугается.
– У неё скоро, – горестно отвожу глаза, вспомнив, как мама как-то рассказывала, когда мы с Сашкой уже окончили наше Нахимовское училище, – обнаружат признаки страшной болезни – кажется, в желудке, – которую сейчас, может быть, ещё можно предотвратить, вылечить.
– Я понял, – с ужасом смотрит в глаза.
– И ещё, – не замечая, втягиваюсь в свои навязшие за прошедшие годы на душе тревожные мысли 2019 года, – Мишке Алексееву, из параллельного класса.
– Гитаристу? – вынужденно втягивается в них и Шурик.
– Ему, – с жаром киваю. – Чтоб не пил водку, вообще алкоголь.
– Так он же… вроде и не пьёт. У него отец…
– Это сейчас не пьёт, – перебиваю, – а через шесть лет… на твоей, кстати, свадьбе выпьет целую бутылку… водки.
– Какой… свадьбе? – вскидывается друг. – С кем?
– Неважно, – категорично останавливаю его. – Просто передай Мишке: если, мол, начнет пить – и семью потеряет, и с пятого курса, за полгода до диплома, вылетит, и на машине в итоге разобьётся.
– Х-хорошо, – сникает Сашка.
– Тарасу, – тараторю я, боясь не успеть договорить, – чтоб во время постперестройки ни в коем случае не стал дальнобойщиком.
– Какой ещё постперестройки? – вновь оживает Воин.
– Эх, – выдыхаю, невольно вспомнив мрачное начало девяностых. – Да неважно какой, Саня, неважно: нас с тобой в это время здесь, в Рамбове, не будет. Ты уж постарайся, втолкуй ему как-нибудь, чтоб шоферил себе после армии на нашем Ломоносовском молокозаводе, где и раньше работал, и не вписывался во всякие сомнительные рейсы по пылающему ближнему зарубежью.