Неслучайные странности
Шрифт:
Вот уж не знаю, о какой такой правде ведут речь создатели полюбившегося вообще-то мне в 2019 году фильма «Частное пионерское – 3» (то ли поистине гениальный режиссёр, то ли близкий мне по духу автор одноимённых сборников рассказов – трудно сказать!), показывая повальное увлечение подростков начала восьмидесятых сомнительным в музыкальном смысле западным «хиппи-роком», фарцовкой и прочей «шелухой»?
Ну неправда же это всё!
Хотя, конечно, было, было и такое, и даже в немалых количествах; есть и теперь – но не повально, не повально, отвечаю, а лишь в скромных размерах. Да и за супермодными джинсами мы не ломились безбашенно во всякого рода притоны и подвалы. Нет – значит, нет! Никто особо не страдал из-за их отсутствия, а если и страдал, то не
Нам всегда чего-то не хватает в жизни, такая уж у нас у всех природа.
Мы – рамбовские, да, пожалуй, и питерские пацаны семидесятых, – войдя в предательские восьмидесятые, продолжали жить тем, чем и жили: футболом, хоккеем, настоящей литературой, хорошей музыкой, в том числе и вновь сегодня завоёвывающих умы меломанов групп «Машина времени», «Секрет», «Динамик», «Воскресенье», «Аракс» – и прочим, прочим! А не тем, как принято думать теперь, что слушали тогда одни скучающие от жизни панки и стиляги. Будут, будут и у нас с Шуриком несколько позже в экипажах кораблей пара-тройка таких вот «а-ля хиппи», да вот как-то после первого же выхода в реально веселящее море на боевое задание все они, как-то так получалось, исчезли! Нет-нет, не в буквальном, конечно, смысле. Просто скучать им там, в море, становилось некогда, да и понтоваться перед остальными нечем – выживать нужно! – и в результате на поверку-то все они оказывались вполне себе даже нормальными и нескучными парнями.
Общее дело снимает внешнюю шелуху. А время всё ставит на свои места.
Буквально всё!
Так, уже к 2010 году всё, чем мы, мальчишки семидесятых, увлекались, то и вернулось обратно: и музыка наша, и дела наши, и книги, и фильмы, и мысли наши о стране и о нас в ней. А та пресловутая разруха в головах некоторых и жажда быстрой наживы в конце девяностых, обрушившие не только их благие намерения, но и нашу твёрдую веру в светлое настоящее, уж и не помнится теперь никем.
Почти никем!
Вот ты, к примеру, читаешь всё это теперь и мысленно соглашаешься со мной, потому как если б это было не так, то давно отбросил бы эти строки в сторону. Почему? Так ведь у всех отрицателей – и белых, и красных – узкий порог восприимчивости к инакомыслию.
Увы!
…И всё-таки как же она, моя Петроградка, прекрасна! И была прекрасна всегда: каждый сквер, дом, лепнина на нём, скульптуры, деревья.
Здание ЛДМ, только-только построенное в конце семидесятых, непривычно возвышаясь над всем этим великолепием, выглядит по-революционному современно, даже несколько неуклюже, хотя теперь, в XXI веке, затерявшись в бурно выросших вокруг него высотках, вызывает лишь тёплые ретро-чувства.
Здесь же, рядом с ним, через улицу Даля, одиноко стоит старинный лиловый особняк, а вот жёлтого домика Ильина рядом с ним уже нет: утерян со временем, остался лишь старый каменный забор, сиротливо огораживающий аварийный участок, на котором спустя двадцать один год поставят его копию.
Красавец дворец на Каменном острове с садово-парковым ансамблем и малыми флигелями с обеих сторон от ныне одноимённого с островом проспекта в преддверии проведения Олимпиады – в идеальном состоянии. Даже необычная для Питера церквушка Рождества Иоанна Предтечи, входящая в его ансамбль и напоминающая горные кавказские монастыри, на вид вполне прилична и, похоже, действует – вот не знал!
За Ушаковским мостом через Большую Невку, напротив недостроенной станции метро «Чёрная речка», во всём своём великолепии неподражаемой колоннадой имперского ампира сверкает Военно-морская академия.
Машин на улице мало, дороги идеально вычищены от снега, хотя сугробы за тротуаром – не то что теперь, в эпоху всеобщего потепления климата, – выше головы.
Наш автобус едет плавно, не торопясь, – понятное дело, шипов нет и в помине.
За окном плывут незнакомые новостройки. Многие из привычных для меня в прежнее время домов в 2019-м отсутствуют – на их месте растут вековые деревья, поставлены высокие деревянные горки, залиты ледовые катки.
Напротив сквера с местом дуэли Пушкина ещё нет виадука, нет новой церкви, супермаркета, жилого небоскрёба, неудачно укравшего в будущем небо у Богатырского проспекта. Зато Северный завод непривычно кипит, как муравейник: машины и даже целые поезда то въезжают в ворота, то выезжают из них.
Ждановская овощебаза вся в пару, бойко идут погрузочно-разгрузочные работы, много суеты, у ворот очередь из огромных рефрижераторов.
На улице, кстати, реальный мороз, около двадцати, но холод совсем не чувствуется, одевались-то мы тогда по погоде. На мне настоящая меховая пихора с огромным мутоновым воротником, легко превращающимся на манер военно-морских «канадок» в меховой капюшон; на голове кроличья шапка-ушанка. Дополняют наряд двойные шерстяные брюки и тёплые меховые сапоги с двумя валяными овчинными стельками.
Стоп!
Мы, кажется, приехали. Вот-вот в левом окне автобуса должен появиться новенький вестибюль станции метро «Пионерская». Но мой подросток смотрит совсем не туда. Его мало интересует сама станция подземки. Внимание подростка привлекло что-то другое внутри недостроенного Богатырского проспекта, который лишь промелькнул в окне автобуса сразу после овощной базы и завода. Во всяком случае, мой паренёк тут же засобирался на выход.
Мне всё никак не удаётся уследить за его мыслями. Не могу перестроиться на его волну, не могу оторваться от созерцания любимых родных видов ленинградских новостроек. Там, на месте привычного вестибюля станции метро «Пионерская», – строительная площадка, слева от которой, по направлению к Богатырскому проспекту, как и теперь, зияет занесённый снегом нехоженый пустырь.
Пустырь этот и теперь, кстати, по-прежнему нехоженый – сорокалетние попытки построить на нём кинотеатр, спортивную арену, объект культа, школу искусств, бизнес-центр закончились неудачей, и он так и остался обнесённым высоким забором. Заговорённое место, видно, предназначено для чего-то особенного, важного, великого.
Привычных жилых домов по проспекту Испытателей ещё нет. Лишь одинокий трамвай в отсутствие машин, пешеходов и, соответственно, светофоров, так что некому устанавливать очерёдность движения, весело звенит, пробегая по нему со стороны озера Долгое, где откуда-то из-под земли берёт своё начало печально известная гибелью поэта речка Чёрная. Зато на широком, с целую площадь пространстве вокруг будущей станции уже уложена гранитная плитка, установлены каркасы широких лестниц, выполнен постамент под будущую скульптурную композицию Михаила Константиновича Аникушина «Пионеры в парке». Её как раз привезли сюда. Удивительное зрелище: пионеры в снегу, в летних шортиках и платьицах весело бегут себе вслед за жеребёнком куда-то по направлению к Удельному парку, который тогда практически вплотную подходил к этому месту. Вон они, вековые деревья, через дорогу. Это теперь там французский гипермаркет да гигантская стоянка машин перед ним, заслонившие стеклом и металлом живые деревья, а пионеры Аникушина, получилось, бегут прямо на загруженную машинами магистраль под колёса несущихся авто.
«Эх, как же он поедет назад, – снова овладевает мной тревожная мысль о моём парнишке: ведь он, то есть я четырнадцатилетний, самостоятельно из Ломоносова дальше Петергофа ещё ни разу не уезжал. – И чего это вдруг потащило его сюда?.. Да и меня, кстати, тоже?..»
Жуть!
Неприятный холодок мыслей туманит сознание: моё ли? его? – неважно!
Вот же удивительно всё-таки устроен человек: насколько юность живее реагирует на изменение окружающей среды, быстрее адаптируется к новым условиям, адекватнее откликается на них, а главное – оптимистичнее смотрит на всё происходящее. Поистине, молодость в изменениях видит новые возможности, а зрелость – опасность. И когда оптимистичная стадия восприятия мира меняется на пессимистичную – юность заканчивается.