Шрифт:
– 1-
Лето выдалось на удивление «жаркое». Никто и не ожидал такой прелести. С утра лил дождь, темные тучи громоздились друг на друга, словно пытаясь задавить. Днем, откуда ни возьмись, появлялось яркое, ослепляющее солнце. Сразу становилось жарко. Но это чудо длилось недолго. Уже к вечеру небо снова затягивалось тучами, дождь из них теперь не лил, а мелко моросил, куксился, словно переживая из–за того, что еще один день лета прошел, а он не придумал никакой новой пакости.
Словом, не лето, а сплошное чудо природы.
Но, между тем, отпуск продолжался.… Хотя, чего душой кривить, близился к финалу. На плечах образовались две жалкие полоски незагорелого под бретельками купальника тела, которыми было смешно хвастаться на работе. Однако, по сравнению с другими отдыхающими и отдыхавшими, у меня было несравненное преимущество – мое лето было полно впечатлений.
Все началось с того, что вместо поездки на море, куда–нибудь на Кипр или Гаити, или в Туапсе, на крайний случай, я решила провести отпуск нестандартно. То есть нестандартно для многих моих сослуживцев… Они–то как раз и поехали на Кипр, Гаити или в Туапсе. А я осталась в Москве, окучивать грядки и варить варенье из ранеток.
Люди, далекие от садоводства, почему–то считают, что не может быть более замечательного отдыха, чем на собственной “вилле” в Подмосковье. Томные вечера за кружечкой парного молока, в тени дикорастущей сирени, когда «не слышны даже шорохи» и «всё замерло до утра». При этом подразумевается, что это парное молоко течет прямо там же, в тени дикорастущей сирени, из маленького краника; садоводу и надо–то всего приложить усилий – протянуть руку, подставить стаканчик и повернуть краник.
– Ой, Лидочка, как мы тебе завидуем, – восклицала моя начальница, несравненная во всех своих проявлениях Валентина Матвеевна. – Это так романтично. Бескрайние российские просторы, чистейший воздух, ровно подстриженная лужайка, цветы, свежие фрукты и творог! Что может быть прекраснее!
Потом она вздохнула и, томно закатив ровно подведенные глазки, добавила:
– А мы с Павликом в этом году снова поедем в Ниццу, там у него работа – опять будет много фотографировать, а мне придется скучать на пляже, в одиночестве.
Это, правда, просто ужасно: остаться одной на пляже в Ницце, пока муж вкалывает за двоих…
– Ох, да, Валентина Матвеевна, я вам очень сочувствую. А хотите, оставайтесь в Москве, пускай Павел Николаевич едет работать в свою Ниццу, а вы с сыном к нам приезжайте, будем пить парное молоко с вареньем, любоваться бескрайними просторами.
Во мне загорелся злорадный огонек. Я представила, как Валентина Матвеевна с сыночком Вадиком приезжают к нам на дачу, на наши родимые шесть соток. Все такие при маникюре и педикюре. На варенье с парным молочком. А я им: “Ой, как я рада! Ой, молочко! Конечно, конечно, Вадик, вон там коровка стоит… Ты вот так, вот так поделай, и молочко и себе, и маменьке нальешь…”
В общем, на Гаити в этом году я не попала.
В Ниццу, впрочем, тоже. Чему я очень рада. Там в этом году, говорят, погода плохая, холодно и дождливо. И круасаны в местной пекарне делают отвратительно, кондитер, Жуль Декасар, уволился, а новенький – совсем не то…
Зато в Подлипкове было просто замечательно.
Я решила в первый день отпуска отдохнуть, отоспаться, проваляться до обеда в кровати с книжкой и тарелкой смородины с сахаром. Но у лица, выдающего разнарядки там, в Небесной Канцелярии, были на меня другие планы.
– 2-
Но, наверно, надо всё же представиться.
Меня зовут Лидия Федоскина. Мне двадцать девять лет. Я личный помощник генерального директора одной очень крупной туристической фирмы. Девушка я не глупая, языкам обучена (хвастать не буду, но три знаю неплохо). Живу в Москве, столице нашей Родины, практически с самого рождения, то есть двадцать лет.
С математикой у вас всё в норме, я поняла. От двадцати девять двадцать отнять можете.
И спросите меня, где я была до этого. Но ничего интересного я, к сожалению, сообщить не могу.
Я из детдома.
Меня никто никогда не навещал. И я совершенно не помню никого из биологической родни: ни отца, ни мать, ни братьев или сестер, если они у меня были.
Когда мне было пять или шесть лет, я оказалась в больнице с воспалением легких и высоченной температурой. Помню, ко мне в палату заходила женщина – высокая, очень красивая. От нее неимоверно вкусно пахло. Она посидела около меня с минуту и ушла. И больше не появлялась.
Я долго пытала нянечку, кто это был. Но она только виновато отводила взгляд, и всё твердила, что мне показалось. Что, дескать, не было никого. Приснилось мне.
Но я не верила.
И однажды улучила момент, залезла в кабинет директора, где и нашла свое личное дело, в котором значилось, что от меня отказались в два годика. То есть примерно тогда, когда поставили грозный диагноз «аутизм». В те годы – приговор. С таким диагнозом я моей биологической родне оказалась не нужна.
Ревела я после этого неделю. Или две.
А еще через пару лет у меня появилась семья.
Мне потребовалось двадцать лет прожить с моими НАСТОЯЩИМИ родителями, чтобы так спокойно об этом говорить.
Я была уже довольно большая и понимала, что тогда, в девять лет, со мной произошло чудо.
Мама и папа жили в маленькой квартирке в Замоскворечье, но мне она показалась дворцом. У меня была СВОЯ комната. Девять метров с окном во двор, в которое любопытно заглядывала лохматая старая береза.
Моя мама – психолог, и она очень много со мной занималась.
В те далекие 90–е она работала в престижной школе, в которой учились многие отпрыски влиятельных людей. Не знаю, какими путями, но она добилась, чтобы меня взяли в эту школу. Вначале я не ходила на общие уроки: приносила в конце недели выполненные задания и брала новые на неделю вперед. Учителя не знали, что вместо положенных пяти–шести мы с мамой выполняли все задания в параграфе. Читали всю предложенную дополнительную литературу. А потом мама просила меня рассказывать то, что я прочитала, объяснять то, что я выучила вначале ей самой (первое время – на ушко), потом папе, потом соседскому мальчику, которому не удавалось понять какую-то тему, потом еще кому-то…