Несостоявшийся стриптиз (сборник)
Шрифт:
В Калмспойнте таких отделений было семнадцать. В Риверхеде — девять, в Маджесте — двенадцать, в Беттауне — два, а всего филиалов оказалось шестьдесят один. Да, работать в большом городе — значит обрекать себя на немалые трудности.
10
Воскресенье.
Взгляните на Айзолу повнимательней.
Как можно испытывать к ней какие-то недобрые чувства?
Город состоит из пяти районов, не имеющих друг с другом ничего общего, кроме границ, точь-в-точь как у иностранных суверенных государств. Так, многие жители Айзолы лучше разбираются в улицах Лондона или Парижа, чем в географии Беттауна, до которого, как говорится, рукой
Как можно ненавидеть эту неопрятную негодяйку Айзолу?
Да, это сплошные стены, камень. Частокол домов, словно укрепления, воздвигнутые поселенцами на пути индейцев, которых давно уже нет и в помине. Айзола скрывает от своих жителей небо. Она прячет реку. Нет, пожалуй, в мировой истории города, который с таким пренебрежением относился бы к своим водным пространствам. Айзола дает возможность взглянуть на себя мимоходом, лишь на мгновения возникая в прогалах каменных каньонов — то тут засеребрится река, то там заголубеет небо, но никаких панорамных обзоров, никакой спокойной величавой картины. Сплошные стены, сплошной камень. И все же, как можно ненавидеть эту противную кокетку с ее волосами из дыма фабричных труб?
Айзола шумна и вульгарна, у нее постоянно рвутся колготки и стаптываются каблуки. Она слишком громко поет, у нее чересчур ярко накрашено лицо, она поднимает и опускает свои юбки с полным равнодушием к тому, что могут про нее сказать. Она злится, она икает, рыгает, спотыкается, падает, она общедоступна, неверна, упряма, злонравна, уязвима, раздражительна, опасна, глупа, наивна, хитра, но ее просто невозможно возненавидеть, потому что, когда она, приняв душ из грозовой тучи, предстает перед вами, благоухая бензином, потом, дымом, травой, вином, цветами, едой, пылью и смертью (что делать: слишком высок уровень загрязнения атмосферы), она делает вид, что все это изобилие запахов создает неповторимый букет, как у самых изысканных французских духов. Если вы родились и выросли в этом городе, то отлично знаете этот букет, и от него у вас голова идет кругом. Нет, совсем не так пахнут поселки и городишки, которые только строят из себя города, но если кого и могут ввести в заблуждение, то собственных же жителей-остолопов. В мире есть полдюжины настоящих городов, и Айзола часть одного из них, и потому, как можно ненавидеть ее, когда она является к вам, еле сдерживая типично женское хихиканье, распираемая желанием поделиться каким-то дурацким секретом юности, отчего ее губы растягиваются в веселую улыбку! Если вы не можете представить город в виде человека, то, значит, вы толком в нем и не жили. Если город не в состоянии вызвать у вас романтические и сентиментальные чувства, стало быть, вы не его коренной обитатель, а заезжий чужестранец, который только-только изучает язык. Что ж, поезжайте в Филадельфию, может, вам понравится хоть там. Чтобы познать город, надо крепко-крепко прижаться к нему, вдыхая его аромат.
Как можно ненавидеть этот город?
Как можно плохо относиться к Айзоле?
Воскресенье. Комикс в газете прочитан, в квартире тишина. В кресле-качалке сидит чернокожий. Ему сорок семь лет. На нем тенниска, джинсы и домашние шлепанцы. Он худощав и у него такие большие глаза, что кажется: он или удивлен, или испуган. С балкончика дует сквозняк — там его восьмилетняя дочка посадила в коробке из-под крекеров какое-то растение в соответствии со школьной программой. Приятный ветерок напоминает чернокожему, что лето уже стучится в дверь. Он хмурится. Его что-то беспокоит, хотя он толком не понимает, что именно. Его жена зашла в гости к соседке, и он вдруг начинает чувствовать себя брошенным. Он не может понять, почему бы ей не вернуться и не начать готовить ланч. Почему она точит лясы у соседки, когда ему уже начинает хотеться есть, и вообще лето на носу?
Он встает с креста, в сотый раз обращает внимание на его продранную обивку и тяжело вздыхает. Он вдруг видит, как вытерся за много лет линолеум на полу, и узор исчез, превратился в какие-то размытые пятна, и кое-где виднеется красно-коричневая подкладка. Он удивляется, как теперь все сделалось уныло и тускло, хотя раньше было весело и ярко. Он думает, не включить ли телевизор и не посмотреть ли бейсбол, но еще стишком рано. Он не знает, чем бы себя занять. А лето уже на носу.
Этот человек работает в мужском туалете в одном из отелей в центре города. В туалете есть столик, накрытый бетой скатертью. На столике аккуратная стопка полотенец, а также щетка для одежды и расческа. Перед началом работы он кладет в тарелочку четыре четвертака, надеясь, что посетители туалета проявят понимание и будут оставлять ему на чай никак не меньше, чем по четверть доллара. В зимнее время он работает много, но ничего против этого не имеет. Он ждет, пока клиент не закончит свои дела, потом вежливо подает ему полотенце, смахивает щеточкой пылинки и ворсинки с пиджака. Он дает понять, что вовсе не напрашивается на чаевые, хотя многие охотно оставляют в тарелочке монеты. Правда, далеко не все. По вечерам он возвращается домой и приносит с собой запахи уборной. Ночами он иногда просыпается, слышит возню крыс и снова чует этот запах уборной. Он встает, идет в ванну, высыпает на ладонь соль из флакона, разбавляет водой, но запах остается.
Зимой он не имеет ничего против своей работы. Но летом, сидя в душном сортире, и глядя на тех, кто пришел справить нужду и потом уходит, он задается вопросом, неужели ему суждено до конца дней своих сидеть за этим столиком, подавать полотенца, обмахивать щеткой пиджаки и делать вид, что его совершенно не интересуют четвертаки, что они не выступают в качестве последнего заслона между ним и нищетой, что он еще не утратил остатки человеческого достоинства.
Приближается лето.
Он стоит посреди гостиной и слышит, как на кухне из крана капает вода.
Когда десять минут спустя возвращается от соседки его жена, он набрасывается на нее с кулаками, избивает ее до потери сознания, а потом прижимает к себе ее обмякшее тело, покачивает его из стороны в сторону и не может понять, почему вдруг на него нашло такое, почему он чуть было не убил единственное любящее его существо, которое у него есть в этой жизни.
Четверо стариков-толстяков сидят за шахматным столиком в парке напротив университета и нежатся на весеннем солнышке. На всех четверых темные джемпера. Двое играют, двое следят за игрой, которая, впрочем, началась так давно, что игроки и зрители слились воедино.
В парке появляется семнадцатилетний юноша. Он идет уверенной пружинистой походкой, полной грудью вдыхает чудный весенний воздух, весело смотрит на девушек в укороченных юбках, любуется стройными ножками и чувствует, как в нем бурлит молодая кровь.
Поравнявшись с шахматным столиком, он неожиданно наклоняется и одним движением смахивает фигуры с доски. Старики начинают вздыхать и, кряхтя, подбирать фигуры с земли. Они молча расставляют их по местам, но великий ход, который мог бы решить исход партии, безнадежно утрачен.
День тянется непривычно медленно. В Гровер-парке нет движения автотранспорта по главным аллеям, зато полно велосипедистов, они петляют по тропинкам, скрываются в зарослях кизила и японской вишни. Где-то в отдалении раздается веселый девичий смех. Разве можно ненавидеть Айзолу в воскресенье, когда до самого горизонта простерлись ее пустынные улицы?
В кафе на углу сидят двое. Тот, что помоложе, в свитере и джинсах. Тот, что постарше, в синем костюме и белой рубашке с расстегнутым воротом. Они о чем-то тихо переговариваются.
— Виноват, — говорит тот что в костюме, — но что мне делать, а?
— Я тебя понимаю, — отвечает тот, что помоложе, — но и ты меня пойми…
— Господи, не хватает всего два доллара…
— Два доллара — это два доллара.
— Ну, может, в виде исключения выручишь… Будь другом, Джей.
— Я бы с удовольствием, Ральфи, но не могу.
— Потому что завтра я собираюсь к матери, а у нее всегда можно кое-что позаимствовать.
— А ты навести ее сегодня.
— О чем разговор? Конечно, навестил бы. Только она уехала в Сандс-Спит. У нас там родня. Отец повез ее.