Несовершенная публичная сфера. История режимов публичности в России
Шрифт:
Критиков и последователей Хабермаса часто трудно отделить друг от друга. Это обстоятельство подтверждает как факт влияния его идей, так и общую способность выстраивать продуктивную полемику, в которой стороны систематически признают правоту противника. Общий критический и полемический тон полемики обычно сочетается с признанием оснований и использованием общего языка. По известной формуле, развитие происходит «вместе с Хабермасом против Хабермаса» [49] . Часть критических аргументов «против Хабермаса» буквально содержится в его работе 1962 года. Часть контраргументов оппонентов и последователей философа рассматриваются в дальнейших текстах и интегрированы в политическую теорию позднего Хабермаса. При этом мы можем условно выделить с одной стороны политических философов, включая мыслителей, представляющих различные течения марксизма, феминизма, теории демократии, республиканской традиции, ЛГБТ-сообществ и этнокультурных меньшинств, а с другой стороны – историков (и в меньшей мере политологов и социологов), исследующих как Великобританию, Францию и Германию, о которых писал Хабермас, так и другие европейские страны, США, Азию, а к настоящему моменту уже почти все регионы и страны мира.
49
Кристиан Фукс предлагает более свежий вариант на эту тему: «Любая критическая теория коммуникации должна с неизбежностью брать работы Хабермаса как исходную точку. Однако это не означает, что теория Хабермаса представляет собой окончательную истину в этом смысле. Сама его теория должна быть рассмотрена конструктивно-критически, с тем чтобы мы могли основываться на Хабермасе и идти вместе с Хабермасом дальше Хабермаса» (Fuchs Ch. Critical Theory of Communication. London: University of Westminster Press, 2016. P. 177).
Историографический
50
О восприятии работы Хабермаса западными историками, специалистами по культуре Просвещения, см.: Van Horn Melton J. Introduction. What is the Public Sphere? // Van Horn Melton J. The Rise of the Public in Enlightenment Europe. Cambridge: Cambridge University Press, 2001. P. 1–15; там же см. библиографию вопроса. См. также статью: Goodman D. Public Sphere and Private Life: Toward a Synthesis of Current Historiographical Approaches to the Old Regime // History and Theory. 1992. Vol. 31. № 1. P. 1–20.
51
Waterman B. The Bavarian Illuminati, the Early American Novel, and Histories of the Public Sphere // The William and Mary Quarterly. Third Series. 2005. Vol. 62. № 1. P. 9–30; Wach H. Civil Society, Moral Identity and the Liberal Public Sphere: Manchester and Boston, 1810–1840 // Social History. 1996. Vol. 21. № 3. P. 281–303.
52
Uribe-Uran V. M. The Birth of a Public Sphere in Latin America during the Age of Revolution // Comparative Studies in Society and History. 2000. Vol. 42. № 2. P. 425–457.
53
Emami F. Coffee Houses, Urban Spaces, and the Formation of a Public Sphere in Savafid Isfahan // Muqarnas. 2016. Vol. 33. P. 177–220.
54
Wagner R. The Early Chinese Newspapers and the Chinese Public Sphere // European Journal of East Asian Studies. 2001. Vol. 1. № 1. P. 1–33.
55
Koller A. The Public Sphere and Comparative Historical Research: An Introduction // Social Science History. 2010. Vol. 34. № 3. P. 261–290.
56
См.: Habermas and the Public Sphere; Calhoun C. Constitutional Patriotism and the Public Sphere: Interests, Identity, and Solidarity in the Integration of Europe // International Journal of Politics, Culture, and Society. 2006. Vol. 18. № 3–4. P. 257–280; Idem. The Public Sphere in the Field of Power // Social Science History. 2010. Vol. 34. № 3. P. 301–335.
Так, Нэнси Фрейзер во влиятельной статье «Переосмысляя публичную сферу: к критике реально существующей демократии» [57] , подготовленной для сборника статей о Хабермасе под редакцией Калхуна, сформулировала ряд ключевых положений, во многом определивших уважительное и заинтересованное, но критическое восприятие идей Хабермаса феминистскими и левыми либеральными движениями в США и Западной Европе [58] . Мы хотим подробнее остановиться на аргументах Фрейзер. Признавая фундаментальную важность и необходимость категории публичной сферы Хабермаса для «критической социальной теории и демократической практики», она последовательно критикует как современные западные демократии, так и существенные положения Хабермаса за их неадекватность потребностям исключенных из публичной политики социальных групп. Для американского философа важно освободить публичность от модели единой, гомогенной, маскулиноцентричной буржуазной сферы якобы открытого и нейтрального обсуждения политических вопросов всеми гражданами, которая, по ее мнению, навязывает и исключает больше, чем предполагает Хабермас.
57
Fraser N. Rethinking the Public Sphere: A Contribution to the Critique of Actually Existing Democracy // Habermas and the Public Sphere. P. 109–143.
58
Обзор феминистской рецепции Хабермаса в США см.: Feminists Read Habermas: Gendering the Subject of Discourse / ed. by J. Meehan. New York: Routledge, 1995.
В части своих тезисов Фрейзер опирается на работы историков Джеффа Эли и Джоан Ландес [59] , которые показали, что видимость открытости и всеобщего доступа к буржуазной публичной сфере «золотого века» скрывали вытеснение женщин, раньше игравших важную роль во французских салонах, а также формирование сетей закрытых клубов и ассоциаций в Англии, Франции и Германии, члены которых чувствовали себя привилегированным сословием и культивировали свое отличие от других слоев (distinction – отличие или различение по Бурдье) [60] . Как хорошо показывает Талли, Хабермас не утверждал обратного: он явно оговаривал исключение женщин, упоминал «плебейскую публичную сферу» и указывал на исключительную важность буржуазного ценза [61] . Здесь речь идет скорее об исследовательском интересе и выборе аналитического фокуса, сосредоточенного именно на буржуазной публичной сфере. Опираясь на доступную в то время историографию, Хабермас подчеркивал, что описывал структурно ограниченный феномен в нормативном ключе, включавшем и рефлексию Канта. Но, пожалуй, более серьезным для Фрейзер и других феминистских мыслителей оказывается то, что немецкий философ вовсе упускает из виду важное обстоятельство (впрочем, как отмечает Ами Аллен, в конце 1950-х годов это упущение было всеобщим для историков) [62] : историография публичности совсем не замечала развития альтернативных контрпубличных сфер женщинами, которые пытались пробиться сквозь «стеклянный потолок» официальной мужской публичной сферы.
59
Eley G. Nations, Publics, and Political Cultures: Placing Habermas in the Nineteenth Century // Habermas and the Public Sphere. P. 289–340; Landes J. Women and the Public Sphere in the Age of the French Revolution. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1988.
60
См.: Бурдье П. Различение: социальная критика суждения / пер. с фр. О. И. Кирчик // Западная экономическая социология: хрестоматия современной классики / сост. и науч. ред. В. В. Радаев. М.: РОССПЭН, 2004.
61
«Хабермас признает существование других типов современных публичных сфер, таких как „плебейская“ (рабочего класса, анархистская, радикально демократическая) и „плебисцитарная“ (популистская), и он обсуждает также другие значения „публичной сферы“ в европейских языках (немецком, французском и английском). Скорее он решает сконцентрироваться почти исключительно на истории, нормативной реконструкции и эмансипаторном потенциале буржуазной публичной сферы, а не на ее альтернативах» (Tully J. On the Global Multiplicity of Public Spheres. P. 175).
62
Allen A. The Public Sphere: Ideology and/or Ideal? // Political Theory. 2012. Vol. 40. № 6. P. 822–829.
В частности, Мэри Райен прослеживает формирование параллельной сети женских ассоциаций, филантропических обществ, изданий и клубов, а также организацию протестов и демонстраций в Америке XIX века [63] . Историография, к которой обращался Хабермас, в этом отношении не просто неточна. Она как бы вновь исключает женщин из сферы публичности уже в реконструкции прошлого, сужая публичность до официальной и игнорируя успешные стратегии протеста и предъявления своей позиции представительницами женского движения. Развивая критику Эли и предположительно заимствуя понятие контрпублик у Негта и Клюге (без ссылки на этих авторов), Фрейзер видит здесь недооценку изначальной конкуренции и конфликтов между различными публиками и публичными сферами. Мужчины буржуа, обсуждавшие общественный интерес в области экономической политики, не только противостояли королевской власти, но и старательно ограничивали влияние женщин и сдерживали народное давление снизу. С точки зрения Эли, такое прочтение истории свидетельствует о том, что буржуазная публичная сфера была скорее новым типом господства, основанным на идеологической гегемонии (Грамши) нового класса и сконструированном согласии остальных.
63
Ryan M. Women in Public: Between Banners and Ballots, 1825–1880. Baltimore, MD: The Johns Hopkins University Press, 1990.
Однако Фрейзер предлагает отойти от историографического дебата и выносит ценностное суждение по существу предлагаемой Хабермасом модели публичной сферы. Американский философ ставит под вопрос четыре центральных нормативных предположения Хабермаса, отражающих и дополняющих историческую модель ранней буржуазной публичной сферы, и заключает следующее:
1) невозможно вынести за скобки рационального обсуждения подлинное социальное неравенство;
2) в стратифицированных и в эгалитарных обществах коммуникация в рамках единой публичной сферы менее демократична, чем соревнование нескольких (контр)публичных сфер, основанных на культурных идентичностях или различии в статусах;
3) исключение «частных» и групповых интересов в пользу обсуждения «общего блага» лишает меньшинства права изменять границы частного и общественного, которые не являются объективно заданными и отражают соотношение сил предыдущего периода;
4) демократическое обсуждение не предполагает строгого разделения на гражданское общество, формирующее общественное мнение, и аппарат, принимающий решения, так как, например, парламент, ядро делиберативных режимов, сочетает в себе обе функции.
Фрейзер буквально переворачивает острие критики Хабермаса, осуждавшего продвижение частных интересов в общей дискуссии, подспудно вводя новое основание: не общий интерес частных лиц, а оспаривание и устранение неравенства между разными группами (по умолчанию – в пользу «субальтерных контрпублик») должны быть главным содержанием публичного обсуждения и демократической политики сегодня. По мысли Фрейзер, необходимо изменить нормативную установку Хабермаса для того, чтобы она могла служить потребностям «реально существующих» демократических обществ, в частности в современных ей США. Точнее говоря, потребностям достаточно большого количества групп интересов, в широком и не всегда точном смысле слова меньшинств, актуальной ставкой которых оказывается продвижение своих интересов внутри общей публичной сферы, как правило враждебной или неприспособленной для достижения этих целей. Фрейзер показывает, что даже в идеальный золотой период за театральным занавесом рациональности и открытости обсуждения скрывался групповой интерес мужской образованной буржуазии, исключающий и подчиняющий другие непредставленные группы.
Строго говоря, оригинальная интерпретация Хабермаса не противоречит этой критике, так как он утверждал, что именно внутри ранней буржуазной публичной сферы возник близкий к идеальному характер обсуждения. Дискуссия приближалась к делиберативному идеалу ровно в силу уникальных структурных социальных ограничений, обеспечивавших гомогенность интересов и социального статуса буржуазии, чему и посвящена б'oльшая часть книги Хабермаса. Более того, в своем комментарии к полемическим эссе, собранным Калхуном по случаю перевода «Структурной трансформации публичной сферы» на английский язык, немецкий мыслитель еще раз подчеркивает, что даже этот ограниченный, но по духу универсалистский дискурс буржуазной публичной сферы сделал возможным будущую правовую эмансипацию и интеграцию в общественный диалог ранее исключенных групп, в том числе рабочего и феминистского движений [64] . Ключевой аргумент Хабермаса остается в силе: ранняя буржуазная публичная сфера однажды создала и осознала как норму идеальную модель, которая остается актуальной сегодня как инструмент самокритики и улучшения западных демократий. Впрочем, следующий шаг феминистской критики буржуазной публичной сферы более радикален и касается представлений об этой норме.
64
Habermas J. Further Reflections on the Public Sphere. P. 428–429.
Фрейзер утверждает, что в силу отсутствия механизмов, способных гарантировать равный доступ, и по причине неустранимого конфликта интересов низшие, субальтерные группы могут и должны создавать собственные анклавы и использовать публичность для разработки локальных символических репертуаров, а также для протестного, провокационного и оспаривающего типа коммуникаций, а не только и не столько для рациональной дискуссии. Ранняя буржуазная публичная сфера по Хабермасу позволяла на равных обсуждать и находить оптимальные решения общезначимых вопросов. Публичная сфера «реально существующих демократий» – это арена противоборства очень разных (хотя уже не противоположных, как в марксизме) интересов и групп, которые находятся в конфликте, требуют перераспределения экономических ресурсов в свою пользу и борются за свой образ жизни и символическое признание. Условия для уважительного рационального обсуждения здесь заведомо не выполняются или объявляются проявлением господства конкретной группы, что диктует необходимость новой нормы дискурсивного поведения, уже не нацеленного на консенсус, но не принимающего прямое насилие и подавление. В данном случае Фрейзер критически обращается к одному из ключевых предположений и проблематичных утверждений в теории раннего Хабермаса [65] .
65
«Исчезновение публичности внутри крупных организаций (как государственных, так и общественных) и в еще большей мере стремление ее избежать в их взаимодействиях друг с другом являются результатом неразрешенной множественности конкурирующих интересов; эта множественность в любом случае делает сомнительным, что однажды может возникнуть общий интерес, на который публичное мнение могло бы ссылаться в качестве критерия» (Habermas J. Structural Transformation of the Public Sphere. P. 234).
Феминистская рецепция Хабермаса признает принципиальную важность публичной сферы и полемики как основы подлинно демократических сообществ и видит в ней ресурс для достижения политических и социальных целей движения. Но «идеализация» буржуазной маскулинной публичной сферы Нового времени, предполагающая ориентацию на рациональное обсуждение общего интереса, исключающая постановку «частных» вопросов, а также допускающая акцент на достижение консенсуса, оказывается не соответствующей политической повестке феминизма.