Несравненное право
Шрифт:
— Она теперь неразлучна с Тиной, — в мелодичном голосе Эанке зазвучали стальные нотки, — а Клэр взялся ее лепить. Ее, на которую и с закрытыми глазами смотреть неприятно.
— Ты все еще ненавидишь Журавлей? — Нанниэль осуждающе покачала головой. — Это по меньшей мере неразумно.
— Клэр оскорбил меня, — прелестно очерченный подбородок вскинулся вверх.
— Клэр всего-навсего тебя разлюбил, как и многие другие. Дочь моя, я никогда не вмешивалась в твои дела, но ты совершенно не умеешь обращаться с мужчинами. Они не любят женщин, столь явно демонстрирующих свое превосходство.
— Мама, не думаю, что вы можете считаться благим примером в деле любви. Он вас бросил, а другие, как я вижу, не спешат воспользоваться этим обстоятельством…
— Какая же ты жестокая, — Нанниэль рассматривала Эанке так, словно видела ее впервые, — и все же ты моя дочь, и я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось. Постарайся быть осторожной.
— Если я буду осторожной, я сгнию в этом отвратительном болоте. Мы тут только что не квакаем. Нет, или я найду дорогу туда, где можно жить настоящей жизнью, или меня похоронят.
Эанке вышла из комнаты, даже не придержав дверь. Нанниэль вздохнула и вновь склонилась над шитьем. Еще не так поздно, и до вечера на серебристом шелке засверкают крылья двух или трех летних бабочек. Супруга Астена любила вышивать, когда она брала в руки иглу, все ее недовольство жизнью куда-то отступало. Исчезала даже досада на мужа и его брата. Некогда пренебрегший ее красотой, но продолжающий волновать душу Нанниэли Эмзар так и не женился, хотя свободных женщин в Убежище было довольно много. Нанниэль это печальное обстоятельство иногда раздражало, иногда обнадеживало. Если Эмзар свободен, то, возможно, когда-нибудь… Когда-нибудь, но не сейчас, — Водяная Лилия тихонько вздохнула и вернулась к своему шитью, пытаясь вытеснить из памяти неприятный разговор с дочерью…
Орган издал последний, ликующий возглас, и носатый брат Кантидий откинулся на спинку стула с чувством хорошо выполненного долга. Рассветная служба, которую служил сам Архипастырь, закончилась, и теперь до заката можно было отдыхать. Клирики и прихожане, равно уставшие после долгого стояния на ногах в переполненном здании, откровенно или скрыто вздыхали с облегчением.
Феликс беззлобно улыбнулся, увидев, как молоденький монашек старается незаметно размять одеревеневшие мышцы, — он и сам бы с удовольствием потянулся и скинул торжественное облачение, но Архипастырь ни на мгновение не может забыть о своем сане. Феликс важно прошествовал в свои покои, отпустил сопровождавших его клириков и только после этого позволил себе перевести дух. Свалившаяся на плечи огромная власть не радовала. Он с радостью прозакладывал бы душу Антиподу, [32] только б вернуть Филиппа, который в мутной воде политики чувствовал себя уверенно и спокойно. Феликс же не знал и половины того, что должен знать Архипастырь, да еще в столь неспокойные времена. Он всегда был хорошим солдатом — смелым и быстрым, мог при необходимости принять быстрое решение, но вряд ли бы выбился в полководцы, а уж тем более в политики, где из всех возможных добродетелей смелость нужна менее всего. Но долг есть долг, и Филипп старался, тащил ненавистное бремя в меру своих сил и возможностей.
32
Антипод — церковное название Диавола как противоположности Творца.
Хорошо хоть старый Иоахиммиус согласился принять сан кардинала Кантиски и настоятеля монастыря святого Эрасти. Без его советов Феликс совсем бы затосковал. Да, вояка Добори и клирик Иоахиммиус оказались надежной опорой. И еще есть Рене Аррой, странные таланты эльфа Рамиэрля, и ученые занятия Парамона, просиживавшего ночами в библиотеке в надежде выискать что-то полезное. На Творца Архипастырь не надеялся — тот молчал, какая бы несправедливость ни творилась в сотворенном им мире. В божественном равнодушии этом Феликс убедился на собственной шкуре, он и в монастыре-то оказался потому, что идти ему, калеке, было больше некуда — не жить же в приживалах в собственном доме!
Архипастырь непроизвольно сжал и разжал кулак — после чудесного исцеления прошло несколько месяцев, а он все еще просыпался в холодном поту от страха, что опять стал одноруким. Бывший рыцарь вздохнул полной грудью, подошел к окну и залюбовался осенней Кантиской, разукрашенной во все тона алого и золотого. Было странно думать, что в Эланде сейчас льют ледяные дожди, а Гремиху заметает снегом. В Кантиску зима придет лишь в месяце Звездного Вихря, а сейчас можно наслаждаться последним теплом и роскошью южной осени. Вернее, можно было бы наслаждаться, если б не странные и страшные новости из Гелани, в которой творится что-то несусветное.
Архипастырь склонился над картой, в который раз прикидывая, чего ждать от Михая, чем ему ответит Рене и что делать ему, Архипастырю Феликсу, объявившему Святой Поход против узурпатора.
Карта была хорошей, подробной. Видимо, монах, который ее некогда составил, знал языки и историю, потому что рядом с каждым арцийским названием было одно, а то и несколько старых с примерным переводом. Феликс впился глазами в ставшие уже привычными слова: Фронтера, Гверганда, Гремихинский перевал, Каючка, Адена, Олецька…
Когда-то, помышляя о военной карьере, молодой рыцарь жадно впитывал в себя все связанное с войной, походами, сражениями. Затем, уйдя в монастырь, он не мог отказать себе в единственной слабости — выискивать во владениях брата Парамона книги, посвященные воинскому искусству, и про себя проигрывать когда-то отшумевшие великие сражения, пытаясь переменить их исход. Кто тогда мог предположить, что столь тщательно скрываемая мирская забава сможет оказаться делом первостатейной важности?
Феликс который день копался в картах Эланда, Тарски и Таяны, разбирал донесения — Церковь, хоть и была Единой и Единственной, никогда не удовлетворялась только одним источником сведений, — и с каждым таким донесением ситуация казалась все более мрачной и безнадежной.
Я с интересом рассматривала свой портрет. Молодая женщина с серьезными глазами и слегка саркастической улыбкой крупного чувственного рта казалась незнакомой и странно привлекательной. Нет, Клэр не льстил мне, он абсолютно точно перевел в глину каждую черточку моего не самого красивого лица, но результат оказался неожиданным. По крайней мере, для меня.
Незнакомка, созданная руками скульптора, интриговала и притягивала взгляд. И, Проклятый меня побери, она мне очень нравилась, хотя я не могла понять, чем именно. Тина и Астен в один голос утверждали, что я такая и есть. Я лицемерно улыбалась и махала на них руками, но в глубине души мне было приятно.