Несравненное право
Шрифт:
Глава 44
Архипастырь с сожалением взглянул на Иоахиммиуса.
— Нам будет вас недоставать, отче.
— Нам? — на полном благообразном лице кардинала Кантисского мелькнула лукавая усмешка. — Да половина конклава будет счастлива от меня избавиться… Другое дело, что дальнейшее возвышение Максимилиана их не обрадует, но тут уж я ни при чем…
— Сдаюсь, — наклонил голову Феликс, — не нам, МНЕ будет вас не хватать…
— Вот в это, мой друг, я охотно верю, — Иоахиммиус сложил руки на объемистом животе, — но разрешение калифа на строительство нашей обители в местах, святых для каждого последователя Церкви нашей, требует немедленного отклика. Нужно успеть, пока атэвы не забыли о наших блестящих победах и пребывают в уверенности, что император вот-вот вернется.
— А вы на это разве не надеетесь?
— Именно что надеюсь… Надежда странное чувство, она овладевает нами тогда, когда разум говорит, что дело плохо, и сердце это знает, но не хочет смириться с неизбежным. Вот и получается надежда… — Иоахиммиус шумно вздохнул, — я хочу, чтобы Рене и Герика вернулись, но… Было в том, как они уходили, нечто, что, по крайней мере меня, заставило попрощаться с ними навсегда…
— Жаль, что я не выбрался в Идакону, — вздохнул Феликс, — но кто ж мог знать… Мне тоже тревожно, хоть я и не понимаю почему…
— Понимаете, только не берете себе за труд назвать вещи своими именами, а может, и не хотите этого делать, — кардинал с сочувствием посмотрел на Архипастыря. — Творец в великой мудрости своей заповедал своим смертным детям брать от жизни все, что они пожелают, но платить за это полной мерой… А теперь представь, какую цену должен заплатить Рене Аррой за победу. За три короны. За прекрасного сына и надежных друзей. За Герику, которую он, без сомнения, любит великой любовью и которая любит его. Если ценой будет только его жизнь, я скажу, что небеса к нему неслыханно милосердны…
Но я хотел говорить не об императоре, да будет над ним благословение Творца и всех добрых сил, как бы они себя ни называли. То, что я и три сотни монахов и послушников решили уйти в пустыню Гидал, называют подвигом во славу Божию… Может, для тех мальчиков, которые идут за мной, оно и так, но не для меня…
— Я понимаю, — бывший рыцарь вздохнул. — Вы устали от интриг, суеты, лицемерия, вы ищете свободы и успокоения. И вы заслужили их. Я и сам с радостью навсегда ушел бы отсюда, но не в пустыню, а во Фронтерские леса. Но не могу.
— Нет, причина не в этом, хотя я действительно не терплю многих своих собратьев, но я скорее бы постарался убрать их из Кантиски, а не бежать от них. Вся беда, — кардинал смешно наморщил лоб, — что вы слишком поздно пришли в Церковь и продолжаете все измерять мирской мерою. Надо же, о покое заговорили. И с кем?! Со мной! Покой, конечно, вещь достойная, тем более война позади, но нам нужно думать о будущем.
— А, — с облегчением вздохнул Архипастырь, — вы говорите о вере атэвов, придуманной этим их пророком… Да, она рассчитана на завоевателей. Будь наше рыцарство более молодым и голодным, а края поскуднее, она бы и у нас привилась, но у нас и так слишком мало людей и слишком много земли, особенно в Таяне и Пантане, так что Баадуково учение у нас вряд ли приживется…
— Ты прав, мальчик, — Иоахиммиус, отбросив все церемонии, заговорил с Архипастырем как старший, и тот принял это с благодарностью, — выдумки Баадука хороши для атэвов и не нужны арцийцам, поэтому я и не боюсь их. Им не укорениться в наших землях, так же как пальмам из сада Майхуба не расти в Эланде… Нет, я говорил о другом. Что ты думаешь о циалианских сестрах?
— Ничего, — признался Феликс, — а почему я должен о них думать? Орден как орден. Конечно, раз его покровительница женского пола, в отличие от всех остальных, он богаче и многочисленнее многих. Отчаявшихся встретить в миру счастье женщин всегда было больше, чем мужчин, к тому же люди всегда готовы жертвовать на нужды циалианок, когда речь идет о здоровье детей, замужестве и прочих делах, за которые, если верить Роману, когда-то отвечала, скажем так, представительница высшей силы… Смертные же, как выразился наш эльфийский друг, — просто перенесли то, с чем они обращались к старой богине, на святую Циалу… Вот и все.
— Ты прав и не прав. Прав, когда этим объясняешь нынешнюю популярность и многочисленность циалианского ордена. Не прав, когда преуменьшаешь его значение. Уже сейчас Циала с помощью своих духовных дочерей затмила остальных святых, кроме, пожалуй, Эрасти. Влияние ордена растет. Да, туда идут женщины, не нашедшие личного счастья и покоя, но их самолюбие и жажда власти очень часто не уступают мужским.
Теперь, после войны, когда осталось множество вдов и невест, женихи которых погибли, циалианки еще более усилятся. Ты этого не увидишь, а я тем более, но пройдет сто или двести лет, и они будут оспаривать первенство в Церкви, а затем, боюсь, постараются прибрать к рукам и светскую власть. Я приветствовал объединение Благодатных земель под рукой Рене Арроя, потому что это обещает золотой век, но к чему это приведет? Одна Церковь, одно государство, одна династия — это опасно, очень опасно… У Рене хорошая кровь и изумительный сын, который, похоже, женится на достойной девушке, но уже за их внуков я не поручусь точно так же, как не поручусь за нашего друга Максимилиана…
— О чем вы, отче?!
— Постарайся понять… Жажда власти, если человек ее ощутил, рано или поздно заставляет его действовать. Сейчас Максимилиан — верный друг, готовый за тебя умереть, но я не знаю, каким он будет через двадцать лет. Кардинальский посох может ему показаться слишком легким. Когда стихают великие бури, люди склонны заниматься своими делишками, которые в их глазах вырастают до размеров великих дел. Неизбежно начинаются интриги, обиды, предательства…
— Странно, вы говорите о неизбежном, словно можете что-то этому противопоставить.
— Могу, — заверил старый клирик, и лицо его словно бы осветилось изнутри. — Я говорил тебе о том, чего я боюсь. Я боюсь усиления циалианства, я боюсь будущих междоусобиц и интриг, я боюсь, что, когда придет очередная беда, не найдется никого, равного Рене Аррою, герцогу Шандеру и тебе.
И потому я хочу, чтобы новый монастырь, который не будет подчиняться никому, кроме своего настоятеля, стал хранителем знаний и правды. А то, что он будет возведен на землях калифата, защитит его от давления и Мунта, и, прости меня Творец, Кантиски. Когда будет нужно, братья Гидалского монастыря пойдут к людям и расскажут ту правду, которую они сохранят.
И поэтому я прошу тебя поручить моим заботам некоторые из реликвий, которые хранятся в Кантиске…
— Я, кажется, понимаю, о чем идет речь… Я познакомился с Романом Ясным, когда он явился к Филиппу, чтобы спросить о Пророчестве, которое мы так до конца и не поняли… Что ж, все, что хранил в тайной комнате Филипп, отныне принадлежит монастырю в Гидале, и я не вижу необходимости делиться этой новостью с кем бы то ни было…
— Хвала святому Эрасти, — кардинал Иоахиммиус, казалось, перевел дух, — я надеялся, что ты поймешь…