Несравненное право
Шрифт:
Наверное, было бы куда более разумно обойти десятой дорогой это место Тревоги, которое почуял Преданный и которое пробудило во мне мои дьявольские таланты, но любопытство свойственно человечьей природе, а я, видимо, все еще оставалась человеком. Без колебаний оставив серебристый валун, сидя на котором я любовалась весенним небом, я повернула в светлый березовый лес. Идти было легко, подлеска почти не было, белые стволы словно бы светились под лучами яркого предвесеннего солнца, место было чистое и доброе, и тем нелепей и страшнее казался чужой кошмар, заполонивший светлую рощу. Ужас тек расползавшейся струей, так бывает, когда в не очень быстрый ручей выливают ведро краски, она долго держится темным облаком, постепенно спускаясь по течению… Так и этот выплеснутый в ясный березовый лес предсмертный ужас тихо стекал нам
Магия Романа, некогда связавшая зверя с принцем Стефаном, наделила его почти человеческими чертами, обычная рысь, пусть даже и ручная, наверняка уже бросилась бы наутек, Преданный же крался впереди меня, указывая дорогу, хотя я в этом и не нуждалась. Отзвук чужих страданий, разлитый в самом воздухе, мог не заметить разве кто-то совсем уж бездушный. Мы молча пробирались вперед, дорога шла в гору, деревья редели, а подлесок исчез совсем. В конце концов нас вывело к довольно крутому холму. Снег тут частично сошел, и среди грязно-белых пятен виднелись проталины, поросшие сухой серо-золотистой травой, среди которой кое-где проглядывали низкие желтые цветочки, бывшие в этих краях первыми вестниками весны. На холме, увенчанном несколькими соснами, никого не было, но люди ушли отсюда совсем недавно.
Я услышала тихое ржанье и, обернувшись, увидела рабочую лошадь, поводья которой запутались в кустах на опушке леса. Рыжеватая кобыла с белой звездочкой на лбу взглянула мне в глаза, и я сама удивилась, как сжалось мое сердце. Это была первая лошадь, которую я увидела с тех пор, как покинула Убежище. И эти трогательные весенние цветочки тоже были первыми. На секунду я даже забыла, что привело меня сюда. Но тут бедная коняга закричала от ужаса и пуще прежнего забилась, стараясь освободиться. Еще бы! Преданный ей наверняка казался чем-то ужасным, а объяснить, что он не собирается нападать, мой кот не мог. Рыси по-лошадиному не разговаривают. Оставив свою гнедую находку на потом — если мне не удастся примирить ее с Преданным, я ее хотя бы отпущу, чтобы до нее не добрались оголодавшие весенние волки, я поднялась на вершину. Я не ошиблась. Там действительно был разбит большой лагерь. Даже не лагерь, стройка. Похоже, здесь собирались соорудить то ли крепость, то ли большой торговый склад с помещениями для купцов. Последнее казалось вполне осмысленным: я выбралась на берег очень большой реки, в которую впадала речка поменьше. Очень хорошее место для господ негоциантов.
К счастью, та моя часть, которая принадлежала тарскийской принцессе, довольно неплохо знала жизнеописание соседних краев. Большой рекой, к которой я могла выйти, направляясь к морю, могла быть только Адена, так как через Агаю я уже перебралась. А это значит, я почти в Эланде.
Кардинал Максимилиан был доволен — место для нового эрастианского монастыря казалось исключительно удобным и выгодным. На высоком берегу впадающей в Адену Лещицы, в половине диа перехода от Лисьего тракта, оно, безусловно, привлечет паломников. Понравился ему и глава общины, смиренный слуга Творца Эгвант. В недавнем прошлом воин, он в одиночку брал кабана и медведя, а в его глубоко посаженных серых глазах светился незаурядный ум. Максимилиана очень занимала история Эгванта. С одной стороны, кардиналу Эландскому и Таянскому не пристало сомневаться в словах человека, уверяющего, что ему явился святой Эрасти и велел оставить службу императору земному во имя службы Повелителю небесному, отправиться в далекую Фронтеру и на берегу Лещицы заложить новый монастырь. Монастырь, который мог бы при необходимости стать не только оплотом веры, но и цитаделью против земных врагов.
То, что слышал Максимилиан от Архипастыря, позволяло поверить, что святой Эрасти вполне мог ввязаться в дела земные, и вместе с тем… Кардинал, всю свою жизнь проведший среди иерархов, очень рано усвоил искусство политики, стал прекрасным полемистом, даже освоил игру в эрмет, но вот зримых доказательств существования Творца или, на худой конец, святых и их интереса к делам Арции и даже любимой дочери своей Церкви Единой и Единственной клирик не наблюдал. До последнего лета. Неудивительно, что Максимилиана одолевали сомнения. То, что он узнал в Эланде, заставило его поверить, что в жизнь человеческую вмешались какие-то немыслимые силы, но познать их природу пока не мог.
Герцог Рене (клирик, несмотря на то что сам приложил руку к будущей коронации, так и не смог мысленно называть Арроя принцем) смотрел на вещи куда более просто, раз и навсегда уяснив, что может случиться все, что угодно, и не стоит искать ответ, пока вопрос еще не задан, и что всемогущ Творец или же нет, но в битве с врагом лучше всего рассчитывать на свои собственные силы.
Максимилиан улыбнулся и покачал головой, словно продолжая разговор с правителем Эланда, когда Рене открыто заявил, что готов чтить Творца и Церковь, ибо сейчас они союзники, но уверовать в то, что ожидаемое нашествие происходит с божиего соизволения, не может и не хочет. Что ж, Рене верен себе — зачем лгать там, где без этого можно обойтись.
Максимилиан придержал своего красавца-коня — ничего не мог с собой сделать, некоторые мирские пристрастия, например к породистым лошадям, были сильнее требований Церкви о смирении и скромности — и знаком подозвал к себе ехавшего на крепком карем мерине Эгванта.
— Ваше Высокопреосвященство хотели меня видеть?
— Да. Как я понимаю, мы почти у цели.
— Видите четыре сосны за излучиной, они стоят на вершине второго холма?
— Действительно, прекрасное место. Но не думаю, что оно долго будет уединенным, реки всегда привлекают купцов…
— Еще больше их привлекает мир, Ваше Высокопреосвященство.
— Так вот в чем дело, — Максимилиан внимательно посмотрел на собеседника, — святой Эрасти посоветовал тебе построить цитадель.
— На границе с Арцией, — ветеран с горечью покачал головой, — нет ни одной крепости. Даже разведчики, и те не имеют места, где преклонить голову, да и сел и хуторов здесь почти нет… Кто хочешь пройдет.
Больше Максимилиан не расспрашивал — хитрость Эгванта оказалась шита белыми нитками, но разоблачать ее кардинал не собирался. Он собирался приручить Эланд, сделать его лояльным Церкви и, кто знает, возможно, ее будущим оплотом, но для этого сначала нужно было стать плотью от плоти северян. И победить в войне. Эгвант придумал просто замечательно. Они будут строить монастырь на арцийском берегу. Появление на берегу реки смиренных монахов, возможно, и не обманет соглядатаев Базилека, но не даст тому повода обвинить Эланд в нарушении мира. Это было очень умно придумано, интересно, обошлось ли тут без Рене, подобная выходка была вполне в его духе. Или же Эгвант действительно все придумал сам.
Кардинал задумался и очнулся от своих мыслей лишь тогда, когда холм, на котором к осени должна была вырасти небольшая цитадель, закрыл полнеба. Максимилиан направил коня к каменистой отмели, снег с которой уже стаял, но иноходец неожиданно заартачился. Другие лошади дружно последовали его примеру, всеми доступными им средствами показывая, что не желают взбираться наверх.
— Неужели волки, тут, средь бела дня, — недоуменно проговорил Эгвант.
Что бы это ни было, кони перепуганы не на шутку. Будь они в Арции, Максимилиан наверняка бы отвел отряд на середину реки и отправил бы трех или четырех человек пешком посмотреть, что же происходит. Но в Эланде так не поступали. Для того чтоб тебя уважали, ты должен идти первым. Всегда и всюду. Должности, богатство, даже древность рода здесь не то чтоб ничего не стоили, но прилагались к тому, что человек делал из себя сам. Все остальное было как ножны для шпаги. Главное — клинок, а остальное приложится.
Максимилиан уже это понял и, будучи твердо намерен подняться к заоблачным высям церковной иерархии, имея за спиной Эланд, старался во всем подражать Рене. Впрочем, делал он это с удовольствием, так как под рясой клирика скрывался воин и политик. Кардинал легко соскочил с коня, бросив поводья смешному толстенькому монаху, к которому он привык еще в Кантиске и который скрепя сердце последовал за Его Высокопреосвященством на край света. На фоне откровенной трусости и нелепости брата Бартоломея смелость и ловкость кардинала заметно выигрывали. Собственно говоря, это и было одной из причин, по которым Максимилиан везде таскал за собой нудного толстяка, утешая его вкусными обедами и возможностью предаваться одному из самых распространенных грехов, а именно пьянству.