Нестор-летописец
Шрифт:
— Бог в помощь, батька Упырь.
Тарасий обернулся. У входа в кумирню в небрежной позе стоял Гавша.
— Чем закончилось смертоубийство? — спросил священник, не прекращая работы.
— Упахали мы лапотников, они разбежались по лесу. Могут и сюда забежать.
— Вряд ли. Тут им не спрятаться. Тебя послал за мной воевода?
— Меня никто не посылал.
— Тогда зачем ты здесь?
— Затем же, зачем и ты, батька.
Гавша подошел ближе, оглядел изрубленного кумира. Поп Тарасий перестал махать топором, внимательно посмотрел на дружинника. Потом вытянул бороду из-за ворота.
— Ну берись за топор, раз за этим. Или мой возьмешь?
— Обойдусь своим. Сподручнее.
— Как знаешь.
Тарасий отбросил свой топор в сторону. Затем снял шапку и перекрестился.
— Не о себе жалею, — сказал он. — О тебе. Ведаешь ли, что творишь?
— Ведаю, отче, — с улыбкой ответил Гавша.
Он поднял топор и с силой опустил его на голову священника. Выдернул лезвие из глубоко раскроенного черепа, несколько раз воткнул в землю, очищая. Потом взглянул на идола и обмакнул пальцы в крови Тарасия. Этой кровью он измазал бороду истукана в том месте, где должен быть рот.
— На, жри, идолище поганое. Думаешь, я не знаю, что ты просто обрубок дерева? Этот поп хотел тебя срубить, а я помешал ему. Теперь ты помешаешь тому, кто захочет убить меня. На, жри еще… и запомни меня. Ты мой должник, идол, слышишь?
Гавша вытер руку, покинул капище и отвязал коня Тарасия.
— Пошел, пошел.
Жеребец шарахнулся от него и, мотая мордой, ускакал.
…Отроки вывезли тело священника к реке.
— Как он погиб? — скорбно спросил воевода.
— Он рубил идола, — начал рассказывать Гавша. — Я преследовал двух смердов, но потерял их из виду. Верно, они прибежали к капищу, увидели попа Тарасия с топором и воспылали яростью. Набросились на него и убили. Я услышал его предсмертный крик, но когда добрался до кумирни, убийц уже не было.
Он покаянно повесил голову.
— Душило просил меня, чтобы я присмотрел за ним, уберег. Я не смог. Не успел.
Отроки дополнили рассказ Гавши:
— Душегубы обмазали его кровью бороду идола.
— Он не противился. Его топор лежал в стороне.
— Священнику нельзя проливать человеческую кровь, — тяжко промолвил воевода. — Даже для защиты.
— Нам не найти убийц, боярин. Мы не можем искать в лесу.
— Надо отвезти раненых, — озабоченно сказал Янь Вышатич. — И похоронить с честью отца Тарасия. Он принял мученическую смерть.
Вернувшись в город, воевода созвал на княж двор посадника и градского волостеля, выборного от горожан. Усадил их за стол и потребовал:
— Поймайте мне этих волхвов. Если не схватите их, просижу тут до будущей весны. Будете весь год кормить мою дружину.
Боярин Буня, потчевавший гостей, побледнел. Посадник и градский переглянулись.
— Мы приведем их к тебе, воевода.
Назавтра из града вышла посадничья дружина и городовая рать, всего до пяти сотен людей. Отдельно от всех ехал чернее тучи Душило. Увидев мертвого Тарасия, он чуть не вырвал себе волосы на голове, разодрал рубаху, во дворе колотил кулаками по тыну. Холопам пришлось после того укреплять бревна. Несда просидел с храбром всю ночь. Душило рассказывал про Тарасия, про то, как ходил он по Руси, искал себе применения и берёг людей, которых иные не берегли. Вспомнил, как год назад Тарасий предрек себе последнюю весну. Как говорил, что если спелый колос не срежет серп жнеца, то какой в нем прок?
— Спелый он был, поп Тарасий. Ждал своего серпа, чтобы хлебушком стать.
— Батька Леонтий тоже… — печалился Несда, опять вспоминая ростовского владыку и его стояние против мерянских волхвов.
Душило утер кулаком сухие глаза.
— За ноги приволоку воеводе волховников. Помнишь, как Глеб Святославич в Новгороде? Так и с этими…
Три дня белозерское войско провело в окрестных лесах. Крамольные смерды частью разбежались. Оставшиеся прятали волхвов по глухоманным борам, срубили на скорую руку засеки и выставляли в сторожу стрелков. Посадника Добронега это привело в великое раздражение. Он устроил смердам осадное сидение — окружил их тесным кольцом и стремительно дожимал. Засеки забрасывали сучьями, обвязанными дымящей хвоей. Первым по завалам напролом шел Душило, за ним посадник. В живых смердов не оставляли.
Двух волховников извлекли за длинные бороды из елового шалаша и слегка прибили, чтоб не хорохорились. Увидев храбра с булавой, закинутой на плечо, они обратили к нему требование:
— Веди нас к князю Святославу.
— А к грецкому царю не надо? — сумрачно поинтересовался Душило.
Он повесил булаву на пояс, взял волхвов за вороты медвежьих шуб и стукнул лбами. Отряхнул руки.
— Грузите, — сказал кметям.
После сразу сел на коня и поехал до града один в великой тоске и печали.
6
Из повалуши вынесли большие дубовые столы. Янь Вышатич собрал всех десятников своей дружины, лучших мужей Белоозера во главе с посадником, градского волостеля, огнищанина и двух попов из церкви. Попов воевода усадил подле себя, чтоб иметь под рукой их совет. Когда расселись по лавкам и скамьям, последними ввели волхвов. Один был широк в брюхе и гневно сверкал глазами. Другой — худ и желчен, с серой кожей, смотрел гордо. Воевода дождался тишины и начал судебный розыск.
— Я представляю князя черниговского Святослава Ярославича, — объявил он. — Его именем буду вершить суд и приговаривать. Эти волхвы погубили множество людей и жен нарочитой чади от Ростова до Белоозера, пограбили их имение. Для чего, спрашиваю, творили это? — обратился он к колдунам.
— Для того, что те женки — ворожеи и крали обилье у земли, — ответил толстобрюхий, осанясь. — От них пошел всюду неурожай и голод.
— Мы испытывали их по велению богов, и боги показывали их вину, — подхватил желчный. — Если хочешь, они и тебе все это покажут.