Нестор-летописец
Шрифт:
Святослав помог ей:
— Двоюродного внука. Генрих не станет смотреть на эту разницу, — заверил он жену и перешел к делу: — Мне нужно, чтобы император убедил польского Болеслава не привечать у себя Изяслава и не помогать ему ничем.
— Зачем не привечать? — озадачилась Ода. — Твой брат пойдет к Болеславу в гость?
— Нет, — усмехнулся князь, — Изяслав прибежит к нему побитым псом. Ему больше некуда будет бежать.
Княгиня окунула младенца в воду, обсушила пеленой и, закутав, уложила в колыбель.
— Почему так? — спросила она. — Зачем бежать? Я не понимать тебя, муж.
— Тебе и не нужно ничего понимать. Просто отпиши, как я сказал.
Святослав подошел к жене и бесстрастно поцеловал в лоб. Бывшая монастырка не сумела заменить собой наложниц. К счастью для себя, она не догадывалась об этом. Девок приводили в княжью изложню тайно. Княгиня же, проводя ночи одна, была вполне довольна. Верно, думала, что после рождения сына князю ничего более от нее не нужно.
Маленький Ярослав снова недовольно взревел. Ода заторопилась к сыну. Князь подобрал с пола бубенчик, вдумчиво звякнул им несколько раз и, зажав игрушку в кулаке, покинул светлицу.
18
Снаружи, за окном, вой пурги и стынь, а внутри хорошо. Светец лижет красным языком полумглу, озаряет лик Христов. Тихо поет резак, разделывая пергамен на листы заданной меры. Приятно пахнет недавно выработанная телячья кожа. Изредка прошепчет прочтенная и переворачиваемая страница. У глухой печки, свернувшись клубком, дремлет с открытым глазом кот-мышелов. Воздух бодрящ и свеж — печка едва теплится. Игумен не велит расходовать много дров на книжню, книгам угар ни к чему.
Зима лютует напоследок, чтоб хорошенько припугнуть людей и наконец уползти в дальнюю берлогу.
Скоро монах-книжарь накинет вотолу и пойдет во двор, стучать в било. На призыв в книжню потекут чернецы, кто бы чем ни был до того занят. Книжное послушание в обители из числа главных. Кто-то просто читает — насыщается словом, у кого рука легкая и твердая — тот переписывает наново с прежних списков. Есть особое послушание тем, кто навычен в художестве, — украшать книги тонкой затейливой росписью: червлеными и мелкотравчатыми узорами, пестрыми буквицами, дивными райскими птицами.
Сдувая со лба налипшую прядь — взопрел от усердия, Несда режет пергамен. Вчера привезли от кожевника сработанный заказ — три тяжелых свертки, в каждой по десятку больших листов. Нынче с утра книжарь расписал, какой меры сколько нужно нарезать листов для больших напрестольников, поменьше — для апракосов и отцов Церкви, еще меньше, в четь, — для прочих книг. Послушника никто не торопит, он сам себе положил срок — закончить к завтрашнему дню.
В монастырь он пришел на зимний солнцеворот, к Рождеству. Воевода отправил с ним двух служивших на дворе отроков. Несда привел их в Копырев конец, к отцову дому. Постучался в ворота. Но за воротами оказались совсем незнакомые люди. Холопы не могли взять в толк, о чем он спрашивает. Позвали хозяина — плешивого, с рыжей бородой. Тот вникать вовсе не захотел, распорядился выставить Несду вон со двора. Тогда отроки вынули из-под плащей топорики. Рыжебородый присмирел и поведал: дом он купил по случаю, прежние хозяева выехали задолго до того. Где их искать — про то спросить у ветра в поле. Несда окинул грустным взглядом дом и подобрал в куче мусора возле тына деревянного Баскиного конька, над которым когда-то потрудились умелые руки Захарьи. Теперь этот конек скакал на оконце книжни.
Книжарь Иларион подошел, постоял, глядя на послушника. Хмыкнул одобрительно. Завел разговор:
— Нынче к литургии Изяславова княгиня была. Жена мудрая, каких мало.
— Отчего же мало? — пропыхтел Несда, ворочая непочатую свертку пергамена. — Много есть мудрых и смысленных жен.
— Тебе-то откель знать, юнош? — поинтересовался Иларион. — Много ль жен видал?
— Видал немного, а в книгах писано. — Несда раскатал по полу свертку. — И про жен библейских, и про цариц византийских: Елену, мать Константинову, и Феодору, супругу Юстиниана, и прочих. А о княгине киевской Ольге не слыхал разве, брат Иларион? И от франков же приходили лестные слухи об Анне, Ярославовой дочери… А что ж Изяславова княгиня?
Несда опомнился и смутился, что поучает старшего. Иларион пронзил его взглядом.
— Горделив ты, отрок. Отчего думаешь, что все это мне неизвестно?
Послушник зарделся и потупил очи.
— Прости, отче!
— Ну, будет, будет. — Иларион тронул его за плечо. — Какой я тебе отче?
— Так про княгиню… — робко напомнил Несда, снова берясь за резак.
— После обедни с отцом Никоном беседу имела, — охотно продолжил книжарь. — При Святой Софии давно известно, что наш Никон взял на себя труд великий и неведомый — пишет хронограф, какой и грекам не снился. А из Софии и на княжьем дворе про то узнали. Княгиня уж не впервой приезжает. Свои виды у нее.
— Какие виды?
Резак тихо хрустел, прорезая на коже ровные линии.
— Никон мне сказывал — княгиня хочет своего мужа покрепче утвердить на киевском столе. Правду ведь говорят — что писано пером, то не вырубишь топором. Коли есть Изяслав старший и великий князь, никто не сможет того впредь забыть и оспорить. Книга все подлинно скажет.
— Княгиня мудра, — согласился Несда. — Но кто оспорит, к примеру, силу меча?
Иларион вздохнул и перекрестился.
— Никто как Бог. Он дает власть кому хочет, поставляет и князя, и кесаря. Захочет — поставит праведного, захочет — отнимет праведного и поставит властеля жестокосердного… Однако празден разговор. Пора созывать братию.
Книжарь прихватил вотолу и спустился по лесенке. Во дворе ожило медное било, перекрикивая ветер. Легкий, рассыпчатый звон его монахи никогда не путали с ударами церковного била, звавшего к службе в храм.
Несда любил это время, когда книжня, раз в седмицу, наполнялась чернецами, Иларион назначал каждому свой урок и тщательно записывал, кому что выдано. А нынешний день вышел к тому же особым. Когда очередь монахов стала редеть, в книжню пришел Никон. Постоял в сторонке, подождал, пока освободится книжарь, и спросил чистых листов пергамена да заодно чернил. Иларион сам налил ему из сосуда чернила, а Несда бухнул на скамью весомую стопу пергамена. Вдруг, схватив руку старого книжника, послушник приник к ней горячими устами.
— Ты что это?!
Никон вырвал руку и нахмурился.
— Знаю твою святость, отче, — хрипло молвил Несда.
— Не пори чепуху, отрок, — внушительным, гулким и раскатистым голосом произнес книжник. Повернулся к Илариону: — Замечаю, что сей послушник, где бы ни увидел меня, пожирает очами, будто похотливец непристойную девицу. В чем корень сего явления?
— Он в обители недавно, отче, а о тебе наслышан как о великом книжнике, вот и пялит очи.
— Прилежен к книгам? — обратился Никон к Несде.