Нестор-летописец
Шрифт:
Гроб поставили на приготовленный помост. Тут за дело взялись плотники, вбили под крышку инструмент, сняли верх.
Несколько мгновений все, кто набился в церковь, молча чего-то ждали. Вдруг под кровлей храма прокатился вздох изумления. Открытая рака благоухала, будто сказочный сад с молодильными яблоками и птицей Сирин на ветвях. Изяслав Ярославич сделался бледен. Младший Всеволод раскраснелся от радости. Святослав поднял в удивлении брови. Чернецы и попы пали на колени, затянули песнословие святым князьям: «Христа ради оставили тленную славу земную, царство земное возненавидев и чистоту возлюбив, неправедное убийство претерпели, никак не противясь заколающему вас брату…»
Перебивая пение, бояре восклицали в один голос:
— Чудо! Истинное чудо!
Посреди общего волнения раздался громкий стук. Митрополит Георгий рухнул на пол, распростерся и начал истово бить лбом о деревянный настил. Шитая жемчугом митра укатилась с головы, ее подняли.
— Увы мне, неверному! — испустил он ужасный вопль. — Не верил я в святость оных угодников Божиих. Сомневался в их честн о й погибели. Каюсь в том перед Господом и пред князьями-мучениками!
Митрополичья свита поставила владыку на ноги. Надели ему на голову митру, отряхнули ризу от свежих опилок. Нетерпеливо отстранив всех рукой, он подошел к гробу и приложился устами к краю. Постоял немного в оторопи, вдыхая чудный запах, и направился к большому храмовому образу Бориса и Глеба перед алтарем. Благоговейно облобызал его. После поднялся на солею у алтарных врат, вздел руку, указуя на притвор, и грянул:
— За Глебом!
Бояре потянулись к выходу из храма. Радостно посмеивались в бороды:
— Ну то-то же!
— Знай теперь, греки, наших!
— Ай да святой Борис! Чудно митрополиту ум вправил!
Быстро вернулись в старую церковь, приступили к каменному гробу Глеба. Его взваливать на себя не решились. Приготовили возок, на него и переложили, вдесятером, сильно утрудившись, гробницу из белого камня. Обвязали веревками. В возок вместо коней впряглись трое князей, их сыновья и бояре. Черниговскому воеводе не досталось места, он толкал возок сзади.
Чернь на сей раз отвлекли хитростью. Совет дал княжич Мономах: бросать в толпу монеты, шкурки и отрезы паволок. В драке за подарки черный люд схлынул с пути и совсем не мешал. Глеба перенесли даже быстрее, чем Бориса. Однако с ним вышла другая трудность. Возок решили вкатить в церковь. Поставили на крыльцо толстые доски-скаты и потянули.
В дверях гроб встал. Посмотрели — ширины входа было довольно, чтобы возок проехал. Однако он не ехал. Тянули, дергали, толкали — ни с места.
От простолюдья стали долетать посмехи.
— Без Божьей помощи везем! — догадался князь Всеволод.
— Отчего же? — недоверчиво спросил Изяслав.
Всеволод повернулся к народу: духовным, дружинникам, черни. Воззвал:
— Пойте все «Господи, помилуй»!
И первым пал на колени. Изяслав бухнулся на крыльцо не раздумывая. Черниговский князь опустился с оглядкой на свою дружину.
Волна коленопреклонения докатилась до простолюдья, ненадолго задержалась и вдруг, словно прорвав препятствие, побежала дальше. Над площадью и окрестными улицами вознеслось оглушительное молитвословие. Спугнутые вороны взвились с кровель.
Попробовали стронуть воз — не вышло. Опять молились, опять пробовали. Только на третий раз гроб въехал в церковь.
Открывать его побоялись. И без того святой князь Глеб показал явное чудо.
К обоим гробам подходили и целовали. Затем положенным чином и с песнопениями поместили их в новые каменные саркофаги, запечатали мраморными крышками. Митрополит Георгий с непроходящим изумлением на лице стал служить литургию.
После опять был пир на весь мир. Тут уж и монахам пришлось оскоромиться. На братьев Ярославичей сошла благодать, втроем сидели за столом в великой любви меж собой и со своими дружинами.
Первую чашу пили за Русскую землю, благословившуюся кровью святых Бориса и Глеба и их чудотворными мощами.
Вторую осушили за великого князя киевского Изяслава Ярославича, почтившего святых новой обителью, и за братьев его, также добывающих славу земле Русской.
Третья пошла за здравие, красу и ласковую доброту княгинь, сидевших тут же, рядком.
Четвертую чашу полагалось оговаривать духовному отцу. Митрополит Георгий уже вытирал губы, готовясь сказать речь. Но князь Изяслав определил по-своему.
— Отче Феодосий! — обратился он к печерскому игумену, едва видному в конце застолья за блюдами с дичиной, за корчагами и горами пирогов. — Обрадуй нас твоим кротким словом.
В митрополичьей свите сильно удивились. Духовные греки — попы и мирские, оскорбившись за владыку, возроптали. Показывали на Феодосия пальцами и спрашивали:
— Кто сей оборванец таков? Видано ли это, давать слово пред архонтом Руси убогому и неразумеющему чернецу?
Хитрость не удалась. Все знали: уж им-то хорошо ведомо, кто таков печерский игумен.
Изяслав махнул на ропщущих утиральником.
— Тихо вы там, — сказал со смехом.
Игумен Печерской обители поднялся со скамьи. Постоял в молчании, склонив голову и думу думая. Затем пристально оглядел князей — одного за другим, начиная со старшего. В палате стало тихо, слышно было, как чавкают рты.
— Молюсь я, — негромко молвил Феодосий, — христолюбивым страстотерпцам и заступникам нашим Борису и Глебу. Молюсь, чтобы покорили поганых под ноги князьям нашим. Чтобы пребывали князья русские в мире, в единении. Чтоб избавили их святые сродники, в небесах ныне обитающие, от междоусобий и от лукавых козней диавола. Все вы, здесь сидящие, видели нынче чудо благодати Божией, исходящей от святых мощей. Увидьте и то, как высока покорность младших старшему брату. Ведь если бы Борис и Глеб противниками стали первому брату, то хотя и смерть бы приняли, не обрели бы такого чудесного дара от Бога… Молю вас, князи русские, — старец возвысил голос, — поклянитесь друг другу в любви и верности. Поклянитесь перед Богом, что старший не пойдет против младших и младшие не поднимут руку на старшего. Поклянитесь для блага земли Русской!