Нестор-летописец
Шрифт:
Дверь кельи отворилась. Вошел игумен Феодосий. Несда вскочил с лавки.
— Ступай пока, — кивнул ему Никон, — после еще позову тебя.
Послушник поклонился и шмыгнул в дверь.
— Совсем уже лето, отче Никон, — бодро молвил Феодосий. — Огурцы на грядках пустили цвет. А ты все с книгами сидишь, не разгибаешься?
— А ты, отче игумен, все в земле копаешься?
— Репу полол. Добрая репа взошла, дружная. Лапти у меня совсем прохудились, зашел переобуть.
Феодосий достал из небольшой скрыни у двери сплетенные на днях лапти.
— Отче, — заговорил Никон решительным голосом, однако не глядя на игумена, — надумал я оставить твою обитель и вновь пойти в Тьмутаракань. Не осерчаешь?
Игумен выронил лапти, посмотрел огорченно.
— Как же так?.. Ведь не гнева же Святослава ты опасаешься, отче Никон?
— Ведаешь, Феодосий, что не терплю я княжьих раздоров, — омрачился книжник. — Но опасаюсь другого. Брат Иаков вчера был в книжне Святой Софии. Там ему поведали, как князь велел в Изборник, что писали для Изяслава, вставить добавочный лист. На том листе княжий изограф написал все семейство Святослава с пятью сыновьями и с княгиней. А поверх прежней владельческой записи повелел сделать новую, свою. Вот и опасаюсь я, отче игумен, что так же приберет Святослав и мой летописец. Скоро уже, верно, прознает о нем и пришлет забрать. А уж что он оттуда вымарает и что впишет наново, мы с тобой знаем. Потому прошу тебя: летописец от княжьих людей прячь, а посланным от Святослава отвечай, что я забрал его с собой. Эта ложь во благо. Хотел я сперва сделать список для софийской вивлиофики, но пока Святослав сидит на киевском столе, не отдам ему в руки.
— А ведь мы с тобой, отче Никон, не свидимся более, — печально сказал Феодосий. — Останься! Рукопись твою схороним в пещерах, не найдут ее. Не уходи, покуда я жив, прошу.
— Даст Бог, встретимся еще, Феодосий. Не могу остаться, — твердо ответил книжник. — Решил уже.
— Знаю, — вздохнул игумен. — Уж если ты что решил, тебя не удержишь…
Долго медлить Никон не стал. За день распрощался со всеми, собрал дорожную котомку, взял посох и двух чернецов, чтобы веселее шагалось. А летописец отнес в книжню, передал с рук на руки.
— Отче… — пробормотал Несда, сознавая, что слова теперь ничего не скажут.
Никон перекрестил его и сурово молвил:
— Вернусь — свидимся. Книжный труд не оставляй!
Провожала его вся монастырская братия, любившая слушать от Никона книжные поучения. Игумен Феодосий вышел за ворота и долго стоял на дороге к Выдубичам, пока вдали не слились с зеленой дымкой леса три темные точки.
22
После ухода Никона игумен Феодосий стал будто бы к земле пригибаться. Словно тот забрал с собой большую часть его души, а оставшаяся часть была не в силах распрямить все еще могучую, жилистую плоть старца. Он все реже появлялся на монастырском огороде и не так уже быстро доносил от Днепра ведра с водой. Чернецы стали с тревогой замечать: постарел игумен. Хотя прежде это никому не приходило в голову. Крепкую фигуру Феодосия привыкли видеть спозаранку и до поздней ночи в любой части монастыря. Ни один монах, от только постриженного до закаленного опытом, не был обделен вниманием настоятеля. Ни одна забота, будь хоть самая простая и привычная, не обходилась без слова либо участия игумена. А еще был богадельный двор, были вдовы, сироты и нищие, искавшие заступления, были частые приезды бояр, и княжьи дела, и епископы, вызывавшие печерского игумена на словопрения, и вся прочая мирская суета, которую Феодосий сделал частью чернеческого подвига.
Теперь в монастыре вдруг почувствовали: силы старца тают. Многое у него взяла эта пря с князем Святославом. Из-за княжеского междоусобия игумен не смог даже затвориться в пещере на Великий пост, как делал каждую весну.
Но была в этом небыстром пока таянии и добрая для монахов сторона. Феодосий, сдавшись, уступил мольбам — оставил в покое князя. Все равно его обличения и укоры — что горох о стену. На церковной службе после Изяслава стали поминать киевским князем и Святослава. Приходившие в монастырь бояре заметили перемены в игумене, доложили князю. Тот возьми и обрадуйся. Не решался все же поднять руку на святого старца. Вспомнил, как сам выкрал блаженного Антония из-под носа гневливого брата, и устыдился.
После троицкого праздника, на русальных гуляньях, князь отправил в монастырь послов — Яня Вышатича с Воротиславом Микуличем.
— Шлет тебе, отче игумен, светлый киевский князь Святослав Ярославич здравствие и вопрошает: разрешишь ли ему приехать к себе в обитель? Ибо князь давно жаждет тебя лицезреть и испить из твоих уст сладкий мед богомудрой беседы.
Феодосий был краток:
— Пусть приезжает.
Утром следующего дня в ворота обители въехало так много знатных мужей, что монастырский двор заполнился табуном коней. Только что кончилась литургия. Феодосий вышел из храма, князь спрыгнул с седла. Они пошли навстречу друг другу. Игумен поклонился, Святослав обнял его и от души расцеловал.
— Прежде не решался прийти к тебе, отче. Думал, от гнева твоего загорится на мне одежда и даже в ворота меня не впустишь.
— Что мой гнев против твоей власти, князь? — ответил Феодосий. — Твое дело княжить, а мое — напоминать тебе о правде Божьей, отвращать от злых помышлений. Тебе же надобно внимать этому, а не расточать напрасно ярость.
— А что же ты, отче, брата моего не отвратил от злых помышлений? — кольнул игумена Святослав, слегка опешив перед прямотой старца.
— Отвращал и его, — спокойно сказал Феодосий. — И, видно, так хорошо отвратил да к братской любви привлек, что не захотел он напрасно лить кровь. Миром уступил тебе великий стол.
Князь едва не позеленел от таких слов. Открыл пошире рот, желая обругать Изяслава на чем свет стоит, но тут же захлопнул.
— Не будем, отче, — молвил с досадой, — портить радость. Скажу тебе как на духу, Феодосий: если б нынче воскрес из мертвых мой родитель, князь Ярослав, то и тогда б я не так радовался, как теперь, когда помирился с тобой. Не так я боялся отцова тяжелого взгляда и веского слова, как трепещу перед твоей праведной душой.
— Ну, коли так, — тут же сказал игумен, — то исполни мою просьбу, князь: верни киевский стол тому, кто получил его по закону и по отцовскому благословению.
— Ни за что! — вмиг ощетинился Святослав.
Феодосий повернулся и пошел к церкви. Князь растерянно оглянулся на бояр, побежал догонять его.
— Не будет твое княжение долгим, — негромко, чтобы никто кроме Святослава не услышал, заговорил игумен. — И смерть будет постыдной для правителя и воина. Ступай со мной, князь. Помолимся вместе о душе твоей грешной…
Никто из бояр не решился пойти за ними в церковь. Так и стояли во дворе, пока солнце не вползло на верхушку неба. День был ясный и тихий, безветренный. От земли парило после ночного ливня, а над головами не белело ни облачка. Зато на пять маковок храма, одну побольше, четыре поменьше, уселся белоснежный ком, на боках отливавший чистым серебром. Никто не видел, откуда он взялся, но все разом заметили уцепившееся за кресты облако.
Когда Святослав и Феодосий вышли из храма, на дворе было шумно. Набежали чернецы, послушники, монастырские работники — яблоку негде было лечь. Все стояли с задранными головами. Князь с игуменом тоже стали смотреть. Почивавшее на церкви облако будто только этого и ждало. Снявшись с крестов, оно поплыло низко над монастырем. Полторы сотни взглядов изумленно следили за ним. Облако перевалило через тын, и все, не разбирая, кто чернец, кто боярин, кто монастырский милостник, побежали к воротам. Некоторые полезли напрямик через ограду.