Несущая огонь
Шрифт:
— А вы? — спросил Олбрайт.
— Пока не хочется, — сказал Энди и вдруг дал ему сильный посыл со словами: — А теперь добавьте немного чернил.
— Добавить чернил? Вы в своем уме?
С лица Пиншо и после теста не сходила улыбка, однако результаты его обескуражили. Здорово обескуражили. И Энди тоже был обескуражен. Когда он дал посыл Олбрайту, у него не возникло никакого побочного ощущения, столь же странного, сколь уже привычного, — будто его силы удваиваются. И никакой головной боли. Он старался как мог внушить Олбрайту, что нет более здравого поступка, чем выпить чернила, и получил более чем здравый ответ: вы псих.
— Зачем вам прятать свои способности? — спросил его Пиншо. Он закурил «Честерфилд» и одарил Энди неизменной улыбкой. — Я вас не понимаю. Что вы этим выигрываете?
— Еще раз повторяю, я ничего не прятал. И никого не дурачил. Я старался изо всех сил. А толку никакого. — Скорей бы дали таблетку! Он был подавлен и издерган. Цвета казались нестерпимо яркими, свет — резким, голоса — пронзительными. Одно спасение — таблетки. После таблеток его бесплодная ярость при мысли о случившемся, его тоска по Чарли и страх за нее — все куда-то отступало, делалось терпимым.
— И рад бы поверить вам, да не могу, — улыбнулся Пиншо. — Подумайте, Энди. Никто ведь не просит, чтобы вы заставили человека броситься в пропасть или пустить себе пулю в лоб. Видимо, не так уж вы и рветесь на прогулку.
Он поднялся, давая понять, что уходит.
— Послушайте, — в голосе Энди прорвалось отчаяние, — мне бы таблетку…
— Вот как? — Пиншо изобразил удивление. — Разве я не сказал, что уменьшил вам дозу? А вдруг всему виной торазин? — Он так и лучился — Вот если к вам вернутся ваши способности…
— Поймите, тут сошлись два обстоятельства, — начал Энди. — Во — первых, он был как на иголках, ожидая подвоха. Во — вторых, с интеллектом у него слабовато. На стариков и людей с низким уровнем интеллекта воздействовать гораздо труднее. Развитой человек — дело другое.
— Вы это серьезно? — спросил Пиншо.
— Вполне.
— Тогда почему бы вам не заставить меня принести сию минуту эту злосчастную таблетку? Мой интеллектуальный показатель куда выше среднего.
Энди попытался… никакого эффекта.
В конце концов ему разрешили прогулки и дозу увеличили, предварительно убедившись, что он их в самом деле не разыгрывает, наоборот, предпринимает отчаянные попытки, но его импульсы ни на кого не действуют. Независимо друг от друга у Энди и у доктора Пиншо зародилось подозрение, что он просто — напросто израсходовал свой талант, растратил его, пока они с Чарли были в бегах: Нью—Йорк, аэропорт Олбани, Гастингс Глен… Зародилось у них обоих и другое подозрение — возможно, тут психологический барьер. Сам Энди склонялся к тому, что либо способности безвозвратно утеряны, либо включился защитный механизм и мозг отказывается дать ход тому, что может убить его. Он еще не забыл, как немеют щеки и шея, как лопаются глазные сосудики.
В любом случае налицо было одно — дырка от бублика. Поняв, что слава первооткрывателя, заполучившего неопровержимые лабораторные данные о даре внушения, ускользает от него, Пинию стал все реже заглядывать к своему подопечному.
Тесты продолжались весь май и июнь; сначала Энди имел дело с добровольцами, позже — с ничего не подозревающими подопытными кроликами. Пиншо признал, что это не совсем этично, но ведь и первые опыты с ЛСД, добавил он, не всегда были этичны. Поставив знак равенства между тем злом и этим, Пиншо, видимо, без труда успокоил свою совесть. А впрочем, рассуждал Энди, какая разница: все равно я ни на что не способен.
Правда, месяц назад, сразу после Дня независимости, они начали испытывать его дар на животных. Энди было возразил, что внушить что-либо животному еще менее реально, чем безмозглому человеку, но Пиншо и его команда пропустили это мимо ушей: им нужна была видимость деятельности. И теперь раз в неделю Энди принимал в кабинете собаку, или кошку, или обезьянку, что сильно смахивало на театр абсурда. Он вспоминал таксиста, принявшего долларовую бумажку за пятисотенную. Вспоминал робких служащих, которых он встряхнул, чтобы они обрели почву под ногами. А еще раньше, в Порт—сити, Пенсильвания, он организовав программу для желающих похудеть, желали же в основном одинокие домохозяйки, имевшие слабость к тортикам из полуфабриката, пепси—коле и любым сандвичам — лишь бы что-нибудь повкуснее между ломтями хлеба; это как-то скрашивало безрадостную жизнь. Большинство этих женщин уже сами настроились скинуть лишний вес, оставалось их подтолкнуть самую малость. Что он и сделал. Еще Энди думал о том, как он обошелся с двумя молодчиками из Конторы, похитившими Чарли.
Сейчас бы он не смог повторить ничего подобного. Дай Бог вспомнить, что он при этом чувствовал. А тут сиди не сиди — ничего не высидишь; собаки лизали ему руку, кошки мурлыкали, обезьяны глубокомысленно почесывали зады, иногда вдруг обнажая клыкастый рот в апокалипсической ухмылке, до жути напоминавшей улыбку Пиншо, — короче, животные вели себя, как им и подобает. По окончании теста Энди уводили обратно в квартиру без дверных ручек, и на кухонном столе его ждала голубая таблетка на блюдечке, и мало — помалу нервозность и мрачные мысли оставляли его. Он входил в норму. И садился смотреть по специальному каналу новый фильм с Клинтом Иствудом… или, на худой конец, «Клуб РВ». В эти минуты он как-то забывал, что утратил свой дар и превратился в никчемного человека.
Впоследствии Джон Рэйнберд пришел к убеждению, что нарочно подгадать такую карту едва ли было возможно… хотя, будь на плечах у этих модных душеведов голова, а не кочан капусты, они бы эту карту подгадали. На деле же все решила счастливая случайность — свет погас, что позволило ему, Рэйнберду, наконец-то поддеть зубилом краешек психологической брони, в которую заковалась Чарли Макги. Счастливая случайность и его сверхъестественное наитие.
Он вошел к Чарли в половине четвертого, когда гроза только-только начиналась. Он толкал перед собой тележку, как это делают коридорные в гостинице или мотеле. На тележке были чистые простыни и наволочки, политура для мебели, жидкость для чистки ковров. А также ведро и швабра. К тележке крепился пылесос.
Чарли сидела в позе лотоса на полу возле кушетки в своем голубом трико. Она подолгу так сидела. Кто другой принял бы это за наркотический транс, только не Рэйнберд. Девочке, правда, еще давали таблетки, но теперешние дозы были скорее символическими. Все психологи с досадой подтвердили: слова Чарли о том, что она не станет больше ничего поджигать, — не пустая угроза. Ее сразу посадили — на наркотики, боясь, как бы она не устроила пожар, чтобы сбежать, но, похоже, это не входит в ее намерения… если у нее вообще есть какие-то намерения.