Несущественная деталь
Шрифт:
«О да, очень хорошо слышу», — подумала она. Как ему нравился звук собственного голоса. Джойлер Вепперс никогда не принадлежал к тому разряду людей, которые скрывают от мира свои соображения по тому или иному поводу, и благодаря его богатству, влиятельности и обширным медиавладениям, у мира — больше того: у системы, всего Энаблемента — никогда и не было особого выбора: только слушать.
— Я серьезно, Ледедже. Это не игрушки. Или ты прекращаешь это сейчас сама по своему собственному выбору, или это делаю я. И можешь мне поверить, расписная деточка, если это сделаю я, тебе это не понравится.
Еще один осторожный шажок, снова скрип у нее под ногами.
— Считаю до пяти, Ледедже, — прокричал он. — И тогда тебе не поздоровится. — Ее ноги медленно скользили по узенькой доске. — Ну, как знаешь, — сказал Вепперс. Она услышала злость в его голосе, и несмотря на свою ненависть, бесконечное презрение к нему, что-то в его голосе все же заставило ее содрогнуться от страха. Вдруг раздался звук, похожий на шлепок, и на мгновение ей показалось, что он отвесил Джаскену пощечину, но потом она поняла, что это был только хлопок ладоней. — Раз! — прокричал он. Пауза — потом еще один хлопок. — Два!
Она вытянула как можно дальше правую руку в тугой перчатке, нащупала тонкую деревянную накладку, образовывавшую кромку декорации. Дальше должна находиться стенка, лестница, ступеньки, переходные мостки; да хотя бы канаты — что угодно, что позволило бы ей уйти. Еще один, теперь даже более громкий, хлопок взорвался в темноте, в невидимых пространствах карусельного подъема.
— Три!
Она попыталась вспомнить размеры сцены. Она много раз бывала здесь с Вепперсом и всей его многочисленной свитой, ее приводили как трофей, ходячую медаль — свидетельство его коммерческих побед; нет, она непременно должна вспомнить. Но вспоминалась ей только та горечь, с которой она восприняла масштаб того, что увидела: яркость, глубина и сложность сценического оборудования, возможности, обеспечиваемые всевозможными потайными ходами, невидимыми тросами, генераторами дыма. Да чего только стоил один шум, который могли производить невидимый оркестр и важные, разодетые актеры с их крошечными микрофонами!
Это было все равно что разглядывать очень правдоподобное изображение на громадном голографическом экране, смешным образом ограниченном только этой конкретной шириной, глубиной и высотой, и к тому же неспособным к неожиданному монтажу, мгновенным изменениям сцены и масштабированию, возможным на экране. Здесь были скрытые камеры, следившие за главными исполнителями, и боковые экраны на краю сцены, на которые выводились крупные планы актеров в трехмерном изображении. Но все это, тем не менее, выглядело (возможно, из-за явно несоразмерного количества затраченных усилий, времени и денег) глуповато. Словно сказочное богатство и влиятельность исключали для тебя возможность получать удовольствие от простого фильма (или, по крайней мере, признать, что получаешь удовольствие), но при этом ты пытался воссоздавать фильмы на сцене. Она не видела в этом смысла. А Вепперсу это нравилось.
— Четыре!
И только потом (когда она пообтесалась, привыкла быть на публике, общаться, быть объектом внимания) поняла она, что это было всего лишь предлогом, а сама опера — отвлекающим маневром; истинный вечерний спектакль всегда разыгрывался не на сцене, а в помпезном фойе, на сверкающих лестницах, на дугообразных пространствах ослепительно ярких коридоров с высокими потолками, под громадными люстрами в великолепных приемных, вокруг сказочно сервированных столов в шикарных салонах, в до нелепости роскошных туалетах и ложах, первых рядах и избранных местах партера. Сверхбогатые и супервлиятельные
— Ну хватит этих глупостей, девочка! — прокричал Вепперс.
Если их было всего трое — Вепперс, Джаскен и Сульбазгхи — и если они так и останутся втроем, тогда, возможно, у нее и есть шанс. Она поставила Вепперса в неловкое положение, и ему не хотелось, чтобы об этом знал кто-то, кроме тех, кто так или иначе должен был знать. Джаскен и доктор С. в счет не шли — на них он мог положиться, они будут держать язык за зубами. А вот другие вряд ли. Если в это дело будут втянуты посторонние, то им наверняка станет известно, что она не подчинилась ему и перехитрила его, пусть и на какое-то время. Он будет испытывать смущение, усиленное его непомерным тщеславием. Именно это непомерное самомнение, эта его неспособность выносить даже одну только мысль о позоре, может быть, и позволит ей уйти.
— Пять!
Она помедлила, автоматически проглотила слюну, когда последний хлопок гулким эхом разнесся в темноте.
— Итак, значит, ты этого хочешь? — прокричал Вепперс. И опять она услышала злость в его голосе. — Я тебе предоставил шанс, Ледедже. Теперь мы…
— Сударь! — выкрикнула, хотя и не очень громко, она, продолжая смотреть не на него, а в ту сторону, в которую осторожно продвигалась.
— Что?
— Это была она?
— Лед? — крикнул Джаскен.
— Сударь! — завопила она, но не в полный голос, стараясь произвести впечатление, будто она вкладывает в него все свои силы. — Я здесь! Я больше не буду. Мои извинения, сударь. Я приму любое наказание, какое вы назначите.
— Куда ты денешься, — услышала она бормотание Вепперса. Потом он повысил голос: — Где это — «здесь»? — выкрикнул он. — Где ты?
Она подняла голову так, чтобы голос ее уходил в огромное темное пространство наверху, где были видны гигантские декорации, стоящие, как колода игральных карт.
— Я на колосниках, сударь. Кажется, у самой вершины.
— Она что — там? — проговорил Джаскен недоумевающим голосом.
— Ты ее видишь?
— Нет, господин Вепперс.
— Ты можешь показаться, маленькая Ледедже? — прокричал Вепперс. — Мы хотим увидеть, где ты. У тебя есть фонарик?
— Мм… одну минуту, сударь, — проговорила она полукриком, по-прежнему задирая голову.
Теперь она двигалась по доске чуточку быстрее. Она воображала себе размеры сцены, ширмы и задники, которые спускались вниз, образуя декорации во время спектакля. Они были громадные, необыкновенно широкие. Она, вероятно, не прошла еще и половины.
— Я… — начала она, и тут же словно проглотила язык. Может, это позволит ей выиграть немного времени, успокоит Вепперса, который уже стал беситься.
— Главный управляющий сейчас с доктором Сульбазгхи, — услышала она голос Джаскена.
— Неужели? — раздраженно переспросил Вепперс.
— Главный управляющий очень расстроен, господин Вепперс. Он явно желает узнать, что происходит в его оперном театре.
— Пошел он в жопу — это мой театр! — громко сказал Вепперс. — Ладно, скажи ему, что мы ищем беглеца. И пусть Сульбазгхи включит свет. Теперь это уже не имеет значения. — Последовала пауза, потом он брюзгливо сказал: — Да, конечно, весь свет!
— Черт! — выдохнула Ледедже. Она попыталась двигаться быстрее, чувствуя, как гуляет под ней деревянная доска.