Несущий Свет
Шрифт:
За день до отплытия в Крым он получил еще одну телеграмму. Карно извещал о получении посылки, желал скорейшей демобилизации и передавал поклон от Натальи Федоровны Берг. Арцеулов знал: Наташа не помнит его. Девушке о Ростиславе рассказали, и заочный поклон был лишь данью вежливости. Но все же на душе стало легче: Наташа жива и – в безопасности…
Пожелание скорейшей демобилизации немного задело. Он слыхал подобное не в первый раз. В Варне было достаточно его благоразумных соотечественников, избравших горькую, но безопасную долю эмигрантов. Конечно, незнакомый ему французский аспирант был по-своему прав. Война шла к концу. Части Русской армии завязли у Каховки, где красный генерал Блюхер жег из огнеметов белые танки; бывший поручик Уборевич удерживал Донбасс, а с севера катились одна за другой свежие красные дивизии. Но о демобилизации думать не просто рано – рассуждать о подобном было стыдно. Ростислав вернулся в Крым, даже не пожелав обсуждать заманчивое предложение – место учителя гимнастики в одной из варненских школ.
В Джанкое его ждало известие, на которое он уже и не надеялся. Виктор Ухтомский сумел добраться на шаланде от самой грузинской границы до Феодосии. Правда, увидеться не удалось: князь тут же уехал на фронт, в дивизию Антошки Тургула, штурмовавшую в эти дни Каховку. Виктор оставил в штабе короткое письмо, сообщая, что жив-здоров, получил наконец штабс-капитана и заодно представлен к ордену Святого Николая. Письмо кончалось надеждой на скорую встречу – если не в Столице, то в освобожденной Каховке.
Прочитав послание Виктора, Арцеулов невольно улыбнулся. Князь, которому скоро должно было исполниться двадцать, еще придавал значение чинам, орденам и прочей мишуре. Впрочем, Ухтомский происходил из семьи потомственных военных, так что эту странность вполне можно понять. Сам Арцеулов тоже умудрился получить орден Св.Николая – маленький крест из серого железа на Георгиевской ленте. Барон наградил его за Александровск: Антошка все-таки не удержался, чтобы не подать рапорт.
Он надеялся съездить в Дроздовскую дивизию в первых числах сентября. Повод был: под Каховкой вновь разгорелись безнадежные бои. Барон, узнав в чем дело, обещал отправить его к Тургулу пятого, но уже третьего сентября Антошка сообщил по «Бодо», что штабс-капитан Ухтомский пропал без вести во время ночного боя на окраине города…
…В этот вечер, впервые за много недель, Ростислав напился. Вернее, он попытался, но голова оставалась ясной, только в ушах шумело, и откуда-то издалека доносились знакомые слова…
«…Меня ты не найдешь. Тебе скажут, что я пропал без вести под Каховкой. Это будет через полгода…»
Давний сон сбылся. Виктора больше нет. Что такое «пропасть без вести» в ночном бою, Арцеулов знал. Впрочем, даже попади Ухтомский в плен, шансов у потомка древнего рода мало – разве что возможность самому выбрать подходящую стенку.
Тогда, во сне, он услыхал и другое: Виктор обещал встречу – очень нескоро. Да, они встретятся, если там, куда им всем предстоит попасть, за светящимся золотистым туманом, они смогут узнать друг друга…
Теперь не осталось никого. Молодые офицеры, спешившие в ноябре проклятого 17-го в Ростов под знамена Алексеева и Корнилова, выполнили свой долг до конца. Уцелел лишь он, бесполезный инвалид, которому предсказаны долгие бесполезные годы на чужбине. Впрочем, у него тоже был выход. Крымская трагедия шла к финалу, и он обязан доиграть до конца.
И вот, когда конец наступил, когда оставалось выйти к ближайшему красному патрулю и поставить точку, Ростиславу бешено захотелось жить. Логики не было – просто не хотелось умирать. Пусть впереди нет ничего, кроме прозябания под парижскими каштанами – пусть! Он не хотел стынуть здесь, под холодным небом отвергнувшей его родины. Может, Ростислав был просто еще молод. А может, краешком сознания помнил о том, что лежит у него в вещевом мешке и о встрече, которую обещал красному командиру Косухину. Его война не кончилась! Крым сдан, но остались непрочитанными потемневшие таблички, осталась тайна камня – и по прежнему возвышалась среди ледяных гор черная громада Шекар-Гомпа…
Продуктов не было. В последнем бою Арцеулов потерял полевую сумку с бесполезными штабными бумагами и бесценной картой, специально взятой ради подобного форс-мажора. Эвэр-бурэ, подарок командира Джора, уцелел чудом. Перед эвакуацией Ростислав решил освободить место в сумке для бумаг и прикрепил рог к поясу.
Компаса не было, но юг Арцеулов определил быстро. Надо выйти к морю и ждать случая. Перед тем, как продолжить путь, Ростислав сжег документы и забросил в ручей железный крестик с изображением Святого Николая. Погоны он оставил. Покуда он был в форме, сохранялась иллюзия, что Ростислав все еще солдат, и война не кончилась…
Приходилось идти ночами: днем на тропинке легко встретить врага. То и дело рядом гремели выстрелы вероятно, бандиты Пашки Макарова добивали какого-то бедолагу. Оставалось прятаться, часами пережидать в сырых, промозглых ущельях, в заброшенных убежищах для овец, вырубленных в скалах. Несколько раз Ростислав сбивался с пути, кружил, но каждый раз, вновь и вновь, находил дорогу.
В первый день его мучил голод, но потом наступило странное оцепенение. Холод был страшнее: ноябрьские ночи выматывали, а мокрые дрова не позволяли разжечь спасительный костер. И все-таки Ростислав шел. На третий день тропинка вывела к гигантскому склону. Это была Первая Крымская гряда, а за ней – море.
В тот вечер удалось поесть. Встреченные у подножия пастухи без слов поделились скудным ужином. От них удалось узнать, что за горой действительно море. Он находился между Судаком и Алуштой, а на противоположном склоне горы стояла маленькая татарская деревенька, обычно пустовавшая в осенние месяцы. Но сейчас там было людно. Отряд «зеленых» уже третий день навязывал мирным татарам свое непрошеное присутствие.
Выбирать не приходилось. Арцеулов начал подъем. Тропинка вилась по склону, неторопливо взбираясь к голой безлесой вершине. Донимал холод, ветер сбивал с ног, но Ростислав шел, стараясь не думать ни о чем, кроме вершины, до которой следовало дойти. Он часто вспоминал краснопузого Степу. Тот шел по ледяной тайге, ночуя в снегу и спасаясь остатками спирта. Странная, нелепая мысль то и дело посещала Арцеулова. Вместе с Косухиным ему было бы легче. Интересно, согласился бы командир победоносной «рачьей и собачьей» сопровождать беглого врангелевца к спасительному морю?
На вершину Ростислав поднялся в полдень. Темное, страшное море бушевало далеко внизу, но даже сюда ветер доносил мелкие капли влаги. До самого горизонта не было видно ничего, кроме бурлящей пучины. Корабли ушли. Он остался один…
Спускаться приходилось осторожно. Ноги скользили по раскисшей земле, острые ветви норовили ударить прямо по лицу, но куда опасней то, что доносилось снизу. Голоса. Там были люди, и наивно думать, что это мирные пастухи.
Ростислав добрался почти до самой дороги, шедшей вдоль моря. Он уже видел ее сквозь деревья – узкую, в следах повозок, но не спешил выходить из густого леса. Внизу то и дело проходили люди, и почти у всех за спинами торчали винтовки. Они шли на восток, к той самой деревне, о которой говорили пастухи. Значит, не еду и теплый ночлег рассчитывать нечего.