Нет Адама в раю
Шрифт:
"Неужели и впрямь тогда? Нет, не может такого быть".
Арман не знал, когда пристрастился к спиртному. Более того, когда он переставал об этом думать, ему начинало казаться, что пить он любил всегда. Но ведь и его дед и отец, да и братья частенько прикладывались к бутылке, напиваясь порой в стельку, и ни с кем из них ничего страшного не случилось. Приготовление вина из винограда, одуванчиков и ягод каждый год превратилось для всей семьи в священный ритуал. Пока Арман со своими братьями, отцом и дедом колодовали над вином, женщины консервировали фрукты и овощи, коптили
Как он всегда предвкушал первую кружку холодного, золотистого, обильно пенящегося пива, когда возвращался домой с поля, где целый день гнул спину. А за ужином, насколько Арман себя помнил, он всегда протягивал руку и подставлял стакан, когда мать говорила:
– Давайте еще выпьем. Последний кусочек мяса нужно запивать глотком доброго вина.
В Сент-Терезе было лишь одно питейное заведение - старый обшарпанный бар под вывеской "Рыбарь", с темными прокуренными стенами. В каждую субботу после плясок в ратуше здесь собирались фермеры и деревенский люд.
По субботам, помнилось Арману, все упивались вмертвую. Эх, и шумели же мы тогда, подумал Арман. А как пели, как кулаками махали! Нигде не сыскать больше таких драк, как те славные рукопашные, что вспыхивали каждую субботнюю ночь в "Рыбаре". Пусть на следующий день во время обедни гудела голова, ныли ушибленные места и саднили раны, все с лихвой перекрывалось блаженством бурной ночи.
Все эти годы Армана преследовало ощущение, будто у него до сих пор на затылке багровеет шишка в том самом месте, где один из сыновей Кормье огрел его тяжелым стулом. Ах, как Арман потом с ним поквитался! Бесчувственного Кормье тащили домой втроем.
Да, прекрасные были времена, подумал Арман. И вдруг счастливые воспоминания улетучились, и Арман вспомнил врача, который посещал его каждый день, иногда даже по два раза. Врача, который с незапамятных времен предупреждал, что пьянство вгонит Армана в могилу.
Старый дуралей, подумал Арман. Несет всякий вздор почем зря.
Старый доктор Саутуорт сам был не дурак заложить за ворот, и это ни для кого не служило тайной. Да и мог ли этот чопорный иссушенный янки понять, какие жизненные соки бьют ключом в жилах франко-канадца Армана Бержерона?
Нет, Бержероны не из тех людей, которые могут приказать долго жить из-за пристрастия к алкоголю. Взять хотя бы старого Зенофиля. Вот ведь был человечище! Несколько раз в неделю старик упивался вусмерть, а отправился к праотцам в девяносто один год. И вовсе не от пьянства. Зенофиля унесла в могилу инфлюэнца - грипп, который старик подхватил во время поездки в Монреаль. А Альсид? Отец пил еще больше, чем Зенофиль. И он ушел в лучший мир вовсе не из-за пьянства. Глушил вмертвую всю жизнь, а погиб в семьдесят шесть лет, пытаясь срубить надоевший всем раскидистый клен. Проклятое дерево обрушилось прямо на него, переломив старику шею. Так что спиртное тут ни при чем. Вздор! Пропойца Саутуорт молол чепуху.
Когда Арману исполнилось пятнадцать, а это пришлось на третье августа тысяча девятьсот четырнадцатого года, дедушка принес из Сент-Терезы монреальские газеты. Зенофиль уселся за кухонный стол и молча ждал, пока Берта нальет ему крепчайшего чаю.
Покончив с чаем, старик аккуратно отставил чашку в сторону.
– Франция вступила в войну с Германией, - сказал он.
Долгое время никто не нарушал молчания, потом Альсид встал, подошел к отцу и остановился у него за спиной. Опустив здоровенную лапу на плечо Зенофиля, он произнес:
– Ты давно предупреждал нас, отец. Вот уже несколько месяцев.
– Да, - ответил Зенофиль.
– Предупреждал, но надеялся, что этого не случится.
Берта Бержерон, ничего не говоря, подошла к одному из окон, выходивших на поля. Через несколько недель подойдет пора снимать урожай, который обещал быть богатым как никогда. Пышные зазолотившиеся поля предвещали сытость и тепло ее семье, деньги на покупку новых штор в гостиную и на свадьбу ее дочери Аурелии, которая должна была выйти за Омера Кормье сразу после уборки урожая. Берта повернулась, посмотрела на мужа и перевела взгляд на свекра.
– Нам нет никакого дела до этой войны, - твердо заявила она.
Зенофиль обернулся к ней и Арману, следившему за дедом во все глаза, показалось, что тот за несколько часов превратился в старца.
– Нет, есть, - отрезал он.
– И мне, и Альсиду, и мальчикам. И тебе, Берта. И твоим дочерям. В твоих жилах течет та же французская кровь, что и в моих.
– Нет!
– выкрикнула Берта, и Арману показалось, что кто-то силой вырывает слова у нее изо рта.
– Это неправда! Я родилась здесь. В десятке миль от нашего дома. Я канадка, а не француженка. А раз я уроженка Канады, то, значит, я англичанка, а Англия не воюет с Германией.
Зенофиль отвернулся.
– Подожди до завтра, Берти, - глухо промолвил он.
– Или до послезавтра. Англия тоже объявит войну.
– И даже тогда нам не будет до нее дела!
– запальчиво воскликнула Берта и уставилась на кукурузное поле.
– Как нам поступить, папа?
– спросил Альсид.
Берту словно отбросило от окна. Она схватила Альсида за руку.
– Повторяю, Альсид, это не имеет к нам никакого отношения, - почти умоляюще проговорила она, и Арман впервые в жизни увидел в глазах матери слезы.
– Ну какое нам дело до их войны?
– спросила она, заламывая руки. Франция и Англия в тысячах миль отсюда. За океаном. Пусть война там и идет. Подальше от вас, от меня и от наших детей.
Альсид вырвал руку.
– Хватит, Берта, - резко сказал он.
– Как папа решит - так и будет.
– Нет!
– крикнула она.
– Папа не смеет этого решать. Ты женат не на папа, и не он - отец моих детей. Это мой дом, в нем живете вы и мои дети, и я не хочу больше слышать о войне!
– Этот дом принадлежал папа, когда тебя еще на свете не было! загремел Альсид.
– И хватит, ты уже все высказала, а теперь помолчи.