Нет ничего дороже(Рассказы)

Воробьев Евгений Захарович

Левашов подмигнул в сторону Саньки и Павла Ильича. Они тесно, касаясь друг друга висками, сидели на одной парте, как на уроке, и, пришёптывая, читали книжку.

Санька, услышав похвалу, приподнял было голову, но, очевидно, получил тумака в бок, потому что порывисто и ещё ниже, чем прежде, склонился над книжкой. Павел Ильич притворился, что ничего не слышит и всецело занят чтением.

Глаза Левашова весело заблестели, а Иван Лукьянович улыбнулся, показав жемчужные зубы, но тотчас же прикрыл рот рукой и спросил

деловито:

— Лошадь нам не потребуется?

— Попозже.

— Та-ак. Утречком заеду. Сейчас по хозяйству отправлюсь.

Уже в дверях Иван Лукьянович попросил:

— Если до последних известий досидишь — расскажешь. Особенно мне этот Миколайчик на нервы действует, будь он неладен совсем, вместе со своими родителями…

6

Левашов сидел на парте, задумчиво обхватив колени, когда вошла девушка. От неожиданности он со стуком вскочил с парты, совсем как шалун-школьник, захваченный врасплох учительницей.

— Сидите, сидите, пожалуйста, — остановила она его тоном учительницы, которая оторвала ученика от приготовления уроков.

— Глеб Левашов.

— Очень приятно познакомиться. Елена Клементьевна. — Девушка протянула руку и улыбнулась. — Простите, школьная привычка. Зовите просто Леной… Ну, как устроились? Почему от моего угла отказались?

— Спасибо, и здесь хорошо. А потом, — Левашов показал глазами на учебник, лежащий на парте, — обстановка больше к занятиям располагает.

Оба засмеялись, вспомнив, в какой нелепой позе сидел он на парте, как вскочил, приподняв её с собой, с каким трудом высвободился из неё. Левашов смеялся громко, а Елена Клементьевна беззвучно, про себя.

Ужин свёл обоих в комнатке Елены Клементьевны. На щеках её играл румянец, впрочем, может быть, оттого, что она сидела у самовара.

Светлые волосы, добела, как у Саньки, выгоревшие на солнце, были схвачены в узел на затылке, загорелая шея открыта. Чуть выгоревшие брови выделялись на смуглом, глянцевитом лбу, нс знающем ни веснушек, ни морщинок. Нос слегка вздёрнут, ещё чуть-чуть и её можно было бы назвать курносой. Глаза то светлели и тогда были голубые, как у Саньки, то темнели и становились синевато-серыми.

Переговорили уже о цветной кинематографии, о приготовлении ухи, о пенициллине, о сопротивлении материалов, о светящихся часах, о хоре Пятницкого, ещё о чём-то и, наконец, о разведении помидоров на Смоленщине.

— Пусть хоть по самой земле расстелятся, а всё-таки будут у нас помидоры! Правда, в этом году рассада помёрзла. Что же, подождём ещё годик. Люди на своих ошибках учатся.

— Не всегда. Наш брат-сапёр на своих ошибках никогда не учится. Опаздывает.

Левашов взглянул на часы, резко встал из-за стола, поблагодарил и торопливо стал прощаться.

Елена Клементьевна удивлённо посмотрела на него и заметила, что он чем-то встревожен.

— Доброй ночи, — сказал Левашов уже в дверях.

— И вам также.

— А мне бы вы лучше доброго дня пожелали.

И он осторожно закрыл за собой дверь, притворившись, что не заметил вызванного им недоумения…

Левашов проснулся еще чуть свет от неясного беспокойства. Вначале он не мог сообразить, откуда взялось это противное ощущение тревоги, но тут же вспомнил, что пришло время отправиться на луг.

«А почему я должен идти сейчас? Почему бы мне не выспаться хорошенько и не отправиться попозже? И почему это обязательно нужно сделать сегодня, а не завтра, послезавтра? В конце концов это его дело. Хочет — пойдёт, не хочет — не пойдёт. Он никому ничего не обещал, ни перед кем не обязан отчитываться…»

Чтобы не поддаться сомнениям, Левашов быстро оделся. Он подошёл к классной доске, взял мелок и написал: «С добрым утром!», затем вышел на цыпочках, напуганный скрипом половиц и двери.

«Нашел чего пугаться! — рассердился он на себя. — Будто мне сегодня нечего больше бояться, кроме скрипа половиц…»

Он походил на заправского рыболова, только к удилищу у него был пристроен обруч с коробочкой посередине.

Нитяжи спали в предутренней тишине. Но то была не гнетущая тишина фронтовой деревни, забывшей лай собак, пение петухов, скрип колодезного журавля. Кое-где над избами и блиндажами уже подымались дымки, а голосистые петухи кричали своё «ку-ка-реку» так раздражённо, словно люди просили разбудить всех пораньше, а теперь почему-то ленятся вставать и заставляют их, петухов, надрываться от крика.

Левашов боялся замедлить шаг, чтобы не было времени передумать.

«Неужели и дед Анисим переживёт меня?» — мелькнула мысль, когда он проходил мимо знакомого дома.

Страчуна еще не было на крыше избы или где-нибудь около неё.

«И правильно сделал, что отказался, — без малейшего раздражения подумал Левашов. — По крайней мере будет жив-здоров».

За дальним лесом вставало солнце. Верхушки берёз были розовыми, розовые отсветы ложились на небо.

Чем ближе он был к реке, тем сильнее пахло влажной прохладой, густым настоем трав и запахами сырой земли, остывшей за ночь.

7

У флажка Левашов опускается на колени. Отброшены в сторону пучки срезанной травы. Где же мина? Левашов шарит рукой по дёрну, осторожно разгребает влажную землю и натыкается на что-то твёрдое. Угадывается выпуклая крышка противотанковой мины. Пальцы нащупывают взрыватель, чеки нет. Левашов вытирает пальцы и ладонь о гимнастёрку и достаёт из кармана гвоздь. Лишь бы не задрожали руки — сапёр касается сейчас кончиками пальцев самой своей жизни. Он пытается вставить гвоздь в отверстие, но оно забито землёй. Левашов выдавливает землю гвоздём, наконец-то он входит в отверстие.