Нет повести печальнее на свете…

Ром задыхался. По тяжелому топоту позади он чувствовал, что расстояние, отделявшее его от преследователей, сокращается. Боязнь потерять драгоценные секунды не позволяла оглянуться. В ушах все громче звучали бессвязные угрожающие выкрики.

На помощь со стороны надеяться было нечего. Стражи порядка редко появлялись в этот поздний час, да и вообще предпочитали

не вмешиваться в мелкие клановые стычки. Улицы были пустынны, дома наглухо заперты. Будь даже у него в запасе две-три минуты, чтобы постучать и попросить убежища, где гарантия, что ему откроют двери? Он неважно знал город и не имел понятия, чей это район.

В возбужденном мозгу мелькнула мысль: «Что я делаю, по прямой мне от них не уйти!» Ром метнулся в первый попавшийся переулок, оказавшийся, наудачу, плохо освещенным. Он бросился к большому массивному зданию, видимо, общественного назначения, прыжком одолел несколько ступенек, ведущих на просторную площадку перед порталом, и прижался к одному из атлантов, несущих на своих мощных согбенных плечах парадный балкон. Ром буквально вжался в камень, пытаясь стать невидимым, усилием воли задержал дыхание.

Маневр удался. Ватага с гиком пронеслась мимо. Только пробежав еще сотни две метров, его недруги сообразили, что их провели. В нерешительности они потоптались с минуту, чертыхаясь и переругиваясь, а затем повернули обратно.

Продолжай Ром прятаться за своего атланта, он мог бы остаться незамеченным. Но надежда на свои силы, подкрепленные передышкой, толкнула его: ухватившись за выступ в каменной кладке и стараясь не шуметь, он начал карабкаться на балкон. Это ему почти удалось, но в последний момент, когда, уцепившись за кронштейн, он вынужден был оторваться от стены и подтягиваться на руках, его преследователи поравнялись со зданием, и один из них обратил внимание на несуразно качающуюся тень.

Через несколько мгновений Ром стоял в центре плотного вражеского кольца, и отовсюду в лицо ему, как плевки, неслись изощренные ругательства на чужом языке. В замкнутом пространстве улицы, прикрытой пологом низко стелющихся облаков, голоса звучали гулко и пронзительно.

– Ах ты, дисфункция переменного!

– Корень из нуля!

– Квадрат бесконечности!

И эхом отдавался в сознании хриплый шепот апа:

– Эрозия!

– Недород!

– Сорняк!

Каждое слово брани оставляло в его душе глубокие шрамы. Голова кружилась от безмерного унижения, ноги подкашивались. Ром чувствовал, что еще две-три минуты истязания, и он не выдержит.

– Тебя ведь предупреждали: оставь ее в покое! Иначе не то еще будет. Это я тебе обещаю, ее брат.

Ром узнал резкий голос Тибора.

– И я, ее жених. На той неделе наша свадьба, – сказал с вызовом высокий лощеный парень с длинными, по плечи, волосами.

– Неправда! – Из последних сил Ром дотянулся до него, схватил за грудь.

– Уж не ты ли помешаешь? – презрительно фыркнул длинноволосый, уцепившись за ворот рубахи Рома, рванул его к себе, прокричал в ухо: – Семерка!

Черная волна накатилась на Рома, от нестерпимой боли в затылке он начал сползать на землю.

– Брось его, Пер, – посоветовал Тибор. – На первый раз с него хватит.

И они ушли, весело переговариваясь, как люди, исполнившие свой долг.

Они познакомились летом.

В тот вечер Ром и его брат Гель с двумя сокурсниками сидели за кружками с ячменным напитком на приморской террасе. Пятым был Сторти, их наставник. У него была своя манера воспитания, сводившаяся к формуле: «Быть с ними». Сторти ходил за своими подопечными по пятам, ссужал им деньги и оказывал иные неоценимые услуги, гонял с ними в футбол, исповедовался, провоцируя на ответные доверительные признания, и даже увязывался на молодежные танцульки. Поначалу студенты стеснялись его, принимая за шпиона. Потом привыкли или скорее смирились с его присутствием. Коллеги осуждали Сторти за панибратство с мальчишками и нарушение преподавательской этики, даже попытались убрать его с факультета. Вот уж после этого молодежь окончательно признала его своим.

– Нас, агров, – шумно разглагольствовал Сторти, обтирая пену с рыжих усов, – никто в грош не ставит. И поделом. Ковыряемся в земле, как черви. Человечество может совершать всякие подвиги, опускать батискаф на океанское дно или отрывать от земли аппарат тяжелей воздуха. А мы знай себе сеем-собираем, опять сеем и опять собираем, кормим своих коровенок да доим их, и так десять тысяч лет. Чего ж мы после этого стоим!

– Положим, так, да не так, – ввязался в спор долговязый Метью. – Дед мой еще лопатой орудовал, отец тоже держал ее на всякий случай, хотя за всю жизнь она ни разу ему не пригодилась – вы ведь знаете, он классно управлял комбайном. А мы теперь и вовсе умными стали, кнопочки нажимаем.

– Кнопочки, кнопочки, – передразнил Сторти, – а кто их придумал, уж не ты ли? Остановись в поле робот, вся наша компания только и умеет, что бежать к телефону звать теха.

– Ты же сам нас поучал, что цивилизация держится на разделении труда, – недоуменно вставил Бен, отличавшийся феноменальной памятью и столь же феноменальным простодушием.

– Я и не отказываюсь, голубчик ты мой. Только когда труд делили, нам достался не лучший кусок.

Ром помалкивал, он давно усвоил педагогические приемы наставника. А точку поставил умник Гель:

– Сторти разыгрывает, что вы, не знаете его? Аграм достался ключ к жизни, без нас все протянут ноги.

– Браво, мальчик! А вот кто из вас скажет, что самое важное в нашем деле? – Сторти многозначительно уставил в них мясистый палец.

– Нюх на погоду, – мигом нашелся Гель.

– Знание агротехники, – по-книжному откликнулся Бен.

– Я так думаю: хорошему агру надо быть немного филом.

– А почему филом?

– Не знаю, просто я так думаю. Чего ты ко мне пристал? – огрызнулся Метью.

– Не дерзи, – миролюбиво отозвался Сторти. – Ну а ты, Ром?

– Может быть, наблюдательность. А может быть, надо просто ее любить.

– Кого ее? – насмешливо спросил Гель.

– Землю, конечно.

– Дай я тебя поцелую, – расчувствовался Сторти, чмокая Рома в щеку. – Впрочем, и все остальные лицом в грязь не ударили. Даже ты, Мет. Хотя, признаться, я тоже не соображу, зачем агру быть немного филом.

Такие бесцельные перекидки словами здесь, на отдыхе, бывали у них чуть ли не ежедневно. Сторти почитал долгом будить у своих молодых друзей мысль. Для него не было большего удовольствия, чем завести перепалку, а самому, потягивая ячменку, выступать в роли арбитра.