Нет пути назад
Шрифт:
Дело было настолько вопиющим, что меня послушали. Прибывшая Дворцовая полиция доставила меня в Зимний дворец – все-таки меня хорошо знали, помнили, прежде всего, как одного из конфидентов Николая, а его до сих пор в России помнили и уважали, даже народом деньги собирали на храм на крови [64] и на большой памятник. По моему же настоянию в Зимний доставили и тела, завернув их в подвернувшийся под руку брезент.
Пистолет у меня отобрали, точнее, я сам отдал. От усердия залапали, но это не имеет никакого значения – уже. В Зимний вызвали барона фон Коффа, полицеймейстера Петербурга, и криминалистическую бригаду. Пусть снимают отпечатки, пусть…
64
Храм
Ксении во дворце не было – давала Высочайший смотр в Кронштадте. Павел оставался в Константинополе.
Шок был так силен, что на меня и не попытались надеть наручников – а я даже не оттер лицо от того, что на нем было. Около меня постоянно были двое казаков Личного конвоя, чтобы не наделал чего. Чувствовали они себя весьма неловко, и один предложил «Вашему Высопревосходительству» не побрезговать табачком. Я сказал, что не курю, и это было правдой.
Должен был наступить отходняк, но не наступал, я был как взведенная пружина. Потому что понимал: счет идет на часы, мы пока проигрываем по времени. Они опережают нас.
Открылась дверь. Вошли барон фон Кофф и начальник Дворцовой полиции князь Камсаркани [65] .
Я ничего не сказал. Князь посмотрел на немецкого полицеймейстера, как всегда невозмутимого…
– Тот человек, которого… – начал он.
– … которого я застрелил, – продолжил я, – я не стесняюсь этого.
– Вы его знали, сударь?
– Определенно нет. На него есть что-то?
Полицейские переглянулись.
– Нет, ничего, Ваше Высокопревосходительство, – решился князь, – документы фальшивые.
65
Родовитейший из дворян, принадлежал к так называемой дахской группе родов, которых было семь и которые положили основу персидской государственности. В этом роду были цари Армении, грузинские князья, владетельные князья Сицилии, экзарх Италийский. Основная ветвь этого рода – Карин-Пехлеви, и в нашем и в этом мире – шахский род, в нашем мире до революции 1979 года, в этом – до военного переворота. Первый шах династии Пехлеви был офицером русской службы, генералом от кавалерии, благодаря ему Персия из захудалой глубинки превратилась в мощное государство с развитой многоукладной экономикой.
– Отпечатки пальцев в базах не значатся, – добавил педантичный немец, – по пистолету экспертиза пока не пришла. По ДНК тоже пока ничего нет.
– И не будет, – сказал я, – ничего не будет.
Барон и князь Камсаркани неловко переглянулись.
– Что произошло? – продолжил я. – Я приехал в яхт-клуб, дабы иметь тет-а-тет с графом Толстым. Сразу говорю: не тет-а-тет, а собеседование по вопросам чести. Причины я раскрывать не буду. Пробрался на второй этаж и закрылся в кабинете… я знал, в какой кабинет его проводят, потому что сам являюсь членом клуба и хорошо знаю, что обслуживающий персонал обычно дает одним и тем же людям одни и те же кабинеты, иное происходит только в том редком случае, когда кабинет занят. Я спрятался… сделать это легко. Когда граф Толстой поднялся в кабинет, я объявился. Достал пистолет, чтобы испугать его, но убивать его я не хотел. Просто пистолет был мне нужен для того, чтобы придать весомости моим словам, чтобы граф Толстой и не думал в них сомневаться. В тот момент, когда мы разговаривали, вошел официант. У него был пистолет с глушителем, я сразу не понял, что происходит. Официант выстрелил в графа Толстого и попал, я же выстрелил трижды по ногам, надеясь обезвредить убийцу и взять его живым. Убийца упал. Я приказал ему не двигаться, держа его на прицеле, он проигнорировал это, мне пришлось стрелять на поражение, чтобы самому остаться в живых. Таким образом, все, что я сделал, – это обезвредил убийцу, который только что на моих глазах хладнокровно убил человека. Мои действия правомерны по любым законам.
И барон, и князь не знали что сказать, и я их понимал. Обоим было понятно, на какую тему у меня могла быть беседа по вопросам чести
– Проведите экспертизу, – сказал я, – все очень просто. Из моего пистолета стреляли семь раз. Все пули вы найдете в убийце, кроме одной – один раз я промахнулся. Ее вы найдете в стене. Сравните их с пулей в голове графа Толстого – она выпущена из пистолета с глушителем, глушитель оставляет на пуле характерный след, любой даже не очень грамотный криминалист без труда подтвердит это. Пусть у нас были пистолеты одного калибра, но этот след скажет, кто и в кого стрелял. К тому же мы сидели с графом Толстым лицом к лицу за столом. Проведите экспертизу и узнаете, что пуля, которая убила его, была выпущена от двери, а никак не с моего места.
– Вы промахнулись, сударь? – спросил барон фон Кофф.
Я недовольно покачал головой.
– Да, промахнулся. Я держал пистолет под столом, целиться не мог. Сделал три неприцельных выстрела как можно быстрее, чтобы попасть убийце в колено и вызвать болевой шок. Иначе через секунду я лежал бы рядом с графом Толстым с пулей в голове.
– А зачем вы держали пистолет под столом? – уточнил педантичный немец.
– Чтобы граф Толстой и на секунду не подумал, что я с ним шучу. Мне необходимо было, чтобы он внимал моим словам – каждому слову, с первого до последнего. Пистолет и доброе слово действуют куда эффективнее, чем просто пистолет.
– Где-то я это уже слышал, господа.
– Аль Капоне. Американский гангстер.
Князь Камсаркани неодобрительно покачал головой. Не слишком лестное цитирование, признаю – и уж конечно дворяне не должны вести себя подобным образом. Беда только в том, что по-другому не получается…
В нагрудном кармане князя Камсаркани зазвонил телефон, он принял звонок, аж побледнел лицом.
– Их Высочество изволят прибыть с минуты на минуту…
– Отец!
Господи…
Нико, Николай всегда звал меня именно так – отец. Не папа, а отец, как научила Ксения. Черт бы побрал все это обучение, черт бы побрал все эти войны, которые мы ведем. Они пожирают нас без остатка, ничего не оставляя от нас. Ничего не оставляя для семьи, для детей… совершенно ничего. Но иногда бывают такие моменты, когда понимаешь, что в этом мире еще остался кто-то, кто просто любит тебя. Любит, и все…
– Все нормально. Все нормально… что ты как маленький. Все нормально, я живой… Все в порядке…
Ксения – на ней был брючный костюм, который она использовала для конных и яхтенных прогулок, – посмотрела на меня, потом на фон Коффа и князя Камсаркани. Да так, что не по себе стало даже мне.
– Пошли вон… – сказала она.
Барона и князя как ветром сдуло…
Она подошла ближе. В этом костюме она совсем не походила на Ее Высочество, Регента Престола, тем более на императрицу. Скорее на молодую вдову какого-нибудь преставившегося престарелого магната-миллиардера. Лет тридцати с чем-то.
– Нико, – спокойно сказала она, – как ты себя ведешь на людях?
Николай повернулся, глаза его сверкали от ярости.
– Да пошла ты! Я уже взрослый, ты не смеешь мне указывать, mama, поняла! Это моя жизнь, поняла, моя!
Ксения дернулась, как будто ей влепили пощечину.
– Нико, – я чуть отстранил сына от себя, посмотрел ему в глаза, мои, кстати, глаза, на сто процентов мои, – твоя мама хочет тебе добра. И если даже она не права, скажи ей это с уважением, а не так, как сейчас…
Николай дернул плечами и вырвался:
– Да пошли вы все!
Хлопнула дверь. Я встал из кресла. Казаки удалились еще до этого, не желая стать мишенью высочайшего гнева.
– Дай угадаю… – я встал с кресла… хорошо-то как, – он бросил университет и не желает проходить практику в банке. Я прав?
Ксения посмотрела на меня, как будто впервые видела. Потом достала из сумочки платок.
– На, вытрись… – сказала она чужим, надтреснутым голосом, – ты весь в крови…
И то верно. Когда в метре от тебя человеку вышибают мозги, а потом то же самое пытаются сделать с тобой, чистеньким не останешься.