Нет жалости во мне
Шрифт:
– А мне кажется, что тебе страшно!
– Тогда перекрестись и сплюнь через плечо, – нашелся Алик.
– А у нас в доме не плюют! – нахохлился парень.
– Тогда в себя сплюнь!
– Я не понял, я тебе что, урна, чтобы в себя плевать?
– Не знаю, ты сам себя так назвал.
Большеглазый чуть не поперхнулся от возмущения. Принял Алика за безответную жертву, а надо же – получил отпор. Пока только на словах, но Алик ведь мог и в глаз заехать. Да, страшно ему, на душе такая тоска, что хоть вешайся, но в обиду он себя
– Он не Урна, он Совок! – гоготнул кто-то из глубины камеры, и парень тут же испарился. Забрался на свою шконку и затих.
В КПЗ и на сборке Алика пугали чудовищными условиями содержания. Переполненные камеры, теснота, миазмы и маразмы арестантов... Но, похоже, не так страшен был черт, как его намалевали. Воняло в камере осязаемо, но запах шел от сортира – видно, кто-то совсем недавно сходил на толчок. А в общем, здесь было терпимо. Шконки в два яруса, стол, две вмурованные в пол скамьи, пол под ногами чистый. И главное, здесь имелись свободные места. Это значило, что у Алика будет своя шконка, своя территория. И не так уж страшно, что это место будет у самой параши. Со временем будут освобождаться койки получше, глядишь, и до самого окна доберется. Если, конечно, его не опустят, что в здешних палестинах явление отнюдь не из ряда вон выходящее. Или, вернее, входящее...
– Совок лучше, чем Урна, да, Совок? – рассуждал на ходу кучерявый паренек с широким у лба и суженным у подбородка лицом. – Совок – мужского рода, а Урна – женского... Может, ты женского рода, Совок?
Большеглазый молчал. Впрочем, ответа от него и не требовалось. Все понимали, что этот разговор – всего лишь прелюдия к общению с новичками.
И действительно, кучерявый подошел к Алику, встал перед ним на широко расставленных ногах. Не вынимая рук из карманов спортивных брюк, снизу вверх качнулся на носках. На нем была летняя десантная тельняшка, на обнаженных плечах красовались зэковские татуировки, на одном – голова какого-то клыкастого зверя, то ли тигра, то ли какого-то фантастического оборотня, на другом – голова пирата с зажатым в зубах ятаганом.
– А ты какого рода, чувачок? – спросил он, пристально с жесткой насмешкой глядя на Алика.
– Мужского.
– Это по паспорту, а по духу?
– Скатку бросить можно? – Алик взглядом показал на свободное место у фанерной перегородки, за которым начинался толчок.
– А при чем здесь это?
– Руки заняты. А ты, я смотрю, человек уважаемый. Не будешь же ты мне штаны расстегивать.
– Это еще зачем?
– А чтобы дух свой мужской показать.
– Ну, скатку можешь бросить, а показывать ничего не надо...
Кучерявый жестом дал понять, что Алик может занять свободную шконку. И переключился на здоровяка, который беспомощно переминался с ноги на ногу.
– Ну а ты кто такой?
– Человек, – густым голосом, но не очень уверенно сказал тот.
– А как зовут тебя, человек?
– Виктор Александрович.
– А попроще
– Ну, можно просто Виктор.
– А еще проще?.. Я тебя Витьком звать буду, ладно?
– Не ладно! – набычился мужик. – Я, между прочим, человек уважаемый!
– Кем ты уважаемый?
– А всеми!
– Что, и даже мной?
– Ну, пока нет. А там видно будет. Сидеть мне здесь долго...
– И за что я буду тебя уважать? – в глумливом жесте раскинул руки кучерявый.
– Врач я. А у вас тут антисанитария, как бы чего не случилось.
– Врач?! Ну, врач – это, конечно, круто... А конкретно по какой части?
– По всякой, – уклончиво ответил Виктор.
– Э-э, так не бывает... Может, ты гинеколог, а?
– Проктолог.
– Это как?..
– Да в заднице ковыряться, вот как! – хохотнул кто-то из «красного угла».
Алик уже обратил внимание на то, что блатных в камере хватает. Одни разрисованы тушью густо – как под хохлому: корабли, соборы; у других татуировок раз-два и обчелся. Но всех объединяло одно – уверенность в своей собственной исключительности, в праве смотреть сверху вниз на обычных арестантов. Судя по всему, в отличие от Совка, кучерявый принадлежал к этой братии.
– И ты что, жопошник, лечить меня вздумал? – вскинулся он.
– Да нет, не буду я тебя лечить. Будешь подыхать, пальцем не пошевельну...
– Я буду подыхать?! Ты за базаром следи, козел!
Кучерявый уже был близок к тому, чтобы схватить врача за грудки, но из блатного угла послышался властный окрик:
– Ша, Чубчик! Оставь лепилу в покое!
– Да я чо? Я ниччо! – вмиг присмирел парень. – Я просто проконсультироваться хотел.
– У тебя что, с задницей проблемы? – нехотя поднялся со своей шконки рыхлолицый пожилой мужчина с улыбчивым снаружи, но жестким изнутри взглядом.
– Да нет, Воркут, какие проблемы? – забеспокоился Чубчик. – У меня проблем нет. Вот, думаю, может, у красавчика проблемы, – кивком головы показал он на Алика. – Пусть лепила глянет, может, у него там проблемы по женской части? А то вдруг там петушиная нора, а мы зашкваримся...
Рыхлолицый неторопливо поднял руку, и Чубчик тут же подскочил к нему, сунул в пальцы сигарету, щелкнул зажигалкой. Судя по всему, пожилой был самый авторитетный блатной, смотрящий по камере. И Алик невольно съежился под его тяжелым изучающим взглядом.
– А ты, паренек, и впрямь смазливый, – насмешливо сказал Воркут.
Не сводя с Алика глаз, он присел на край шконки, крепко затянулся, выпустив струю дыма ему в лицо.
– За девочку с мальчиками никогда не пробовал?
– Нет, только мальчиком с девочкой, – в дурном предчувствии мотнул головой Алик.
– И что, получалось?
– Я могу номер ее телефона дать, позвонишь, узнаешь.
– Номер телефона?.. Ловлю на слове. Буду выходить, обязательно спрошу. И на огонек загляну... Как ее зовут?