Нет жизни никакой

Твердов Антон

— Помоги мне! — запричитала Нина. — Не век же мне сидеть тут… Кстати, ты привел колдуна?

— Скоро обещал, — ответил Георгий Петрович. — Я ему наш адрес дал… Я уже у двери, Нина… Открой мне.

Судя по звукам с внутренней стороны двери, Нина взялась было за ручку двери, но отчего-то открывать не стала.

— Ты что? — спросил Георгий Петрович и постучался. — Открой! Тут уже, кажется, все успокаиваться начало… Все, что могло разбиться, разбилось… Что могло поломаться, поломалось… Открой!

— Не

открою, — заявила вдруг Нина. — Откуда я знаю, что ты и есть Жора?

— Как это откуда? — оторопел Георгий Петрович. — А кто еще, по-твоему, тут может быть?

Нина долго не отвечала, потом выговорила едва слышно:

— Раскладушке тоже было вроде нечем царапаться, а она едва дверь не выломала и меня не съела… Так почему мне нельзя предположить, что она и разговаривать научилась — твоим голосом? То есть голосом моего мужа Жоры?

— Ну, ты совсем съехала, старая! — заорал Георгий Петрович. — Родного мужа с раскладушкой перепутать!

— Я тебе вопросы буду задавать, — предложила Нина. — Чтобы по ответам сориентироваться, кто за дверью стоит — мой муж или раскладушка…

— Дура! — рявкнул Георгий Петрович. — С ума сошла? Какие вопросы? Какие ответы? Я тут стою, я! Открой, а то хуже будет! Дворянка недоделанная! Каренина гребаная!

Вне себя от злобы, Георгий Петрович забарабанил по двери кулаками, но очень скоро устал и принялся в бессильной ярости царапать крашеную поверхность ногтями.

— Ой! — пискнула Нина. — Опять скребется! Раскладушка!

— Это я! — заревел Георгий Петрович. — Открой, а то хуже будет!

Секунду он ждал ответа, и вдруг из-за двери раздался первый вопрос:

— Кто главный вождь пролетариата?

— Дура и есть, — сплюнул Георгий Петрович. — На такой вопрос и раскладушка ответить может. Конечно, Ленин Владимир Ильич.

— А… Что такое диктатура пролетариата?

— Тебе этого все равно не понять!

— Какой из Феликсов был железным?

— Дзержинский, дура!

— Ка… какой из Дзержинских был Феликсом? — начала путаться доведенная до отчаяния Нина. — Как называлась партия коммунистов?

— Коммунистической!

— А лейбористов?

— Пошла к черту!

— Где скрывается Березовский? Кто подставил кролика Роджера? Кому на Руси жить хорошо? Кто украл кораллы… у кого…

— У-у… дура… Открой дверь, я тебе говорю! Я тебе покажу Березовского! — бесновался Георгий Петрович. — Кораллы украл Карл… Маркс… у Клары… Цеткин…

— С каких слов начинался гимн Советского Союза?

Георгий Петрович гневно распялил рот, чтобы в очередной раз обозвать свою жену Нину дурой, как вдруг, расслышав последний вопрос, сменил гнев на милость, щелкнул каблуками стоптанных ботинок, вытянул руки, по швам и запел, старательно интонируя начинающиеся с заглавной буквы слова:

Союз нерушимы-ы-ый республик свободны-ы-ых

Сплотила-а-а навеки великая Ру-усь!

Да здравствует со-о-озданпый волей иародо-ов

Единый, могу-учий Советский Сою-у-уз…

С наслаждением пропев гимн от начала до самого конца, Георгий Петрович замолчал, прислушался к установившейся в квартире тишине и неожиданно понял, что он совершенно успокоился. А как только он это понял, дверь ванной с треском распахнулась, и на пороге возникла Нина — с растрепанными волосами, в распахнутом на груди халате. Слезы стояли у нее в глазах.

— Жорочка, — срывающимся голосом проговорила она. — Иди ко мне, мой родной. Только ты один можешь так пропеть…

— Иду, моя ласточка, — тоже со слезами выговорил Георгий Петрович.

В дверь постучали.

Глава 4

Последним смеется тот, кто медленнее соображает.

Афоризм

Глуши мотор! — скомандовал полуцутик Г-гы-ы, едва поспевающий вслед за кабинкой генератора.

— Какой мотор, — проворчал Никита, который сидел в кабинке, как за рулем гоночного автомобиля. — Нет у него никакого мотора. А есть это… как его… ну, в общем, какой-то двигатель универсальный.

— Вот его и глуши!

Никита потянул на себя какой-то тросик, и кабинка, до этого медленно влекущаяся по каменистой дороге, остановилась.

— Ф-фу… — протянул Никита, выбираясь наружу. — На самосвале так не трясет, как на этой тарахтелке. Всю душу выбило… А чего мы остановились?

Полуцутик подлетел к Никите и устало брякнулся задницей на кабинку. Протер лапками чумазую мордочку и несколько раз сильно хлопнул крыльями себе по бокам — взметнувшееся сразу после этого пыльное облако окутало его, и полуцутик чихнул.

— Вот черт, — прохрипел он, шмыгнув носом. — Весь пылью пропитался. Лучше уж генератор наш использовать по назначению, а не в качестве средства передвижения. Колымага получается еще та— трясет, пылит… да еще и едва тащится, если энергии мало нааккумулировалось…

— Это точно, — подтвердил Никита, разминая ноги. — Зато бензина не надо…

— Это точно… А что такое бензин? Никита не стал отвечать.

— Вот я и летел, — проговорил полуцутик, — сверху чтобы на колымаге нашей не трястись. Мы, полуцутики тряску хреново переносим.

— Я тоже, — сказал Никита, перед глазами которого основательно все плыло после продолжительной поездки в кабинке. — Слушай, а чего мы остановились? До центра колонии еще далеко.

— А дальше хода нет, — пояснил полуцутик. — Посмотри-ка!

И указал рукой.

Посмотрев туда, куда показал полуцутик, Никита присвистнул. На расстоянии метров ста от них среди абсолютно ровной каменистой поверхности Пятого Загробного возвышался большой конторский стол, за которым кто-то сидел. Верхушки домов центра колонии еще только-только выступали в синей пыльной дымке, поэтому конторский стол, одинокий и неожиданный среди каменистой пустыни, выглядел довольно странно — как наполовину вросший в землю покинутый корабль.