Нет звёзд за терниями
Шрифт:
Волна плеснула, закружилась у ног и схлынула, оставив пену.
— А я видел их, этих... — угрюмо сказал мальчишка. — Когда на меня в городе наткнулись, веришь, едва не обмочился. И если бы та девочка, о которой рассказывал Гундольф, пришла открыть врата, её бы точно схватили и утащили, пикнуть бы не успела. А спутников перебили бы. Всё ты правильно сделала.
— А Гундольф по дому скучает...
— Ну и что ж, зато он жив и с нами. И дом есть — вон какой у вас дом!
Флоренц оглянулся на посёлок: белые одноэтажные
— Гляди, лодочка! — обрадовался мальчишка и спрыгнул с плеском в набежавшую волну. — Стефан, должно быть, вернулся! Встретим?
Кори не пожелала, и Флоренц самоотверженно остался рядом. Но прилетел не Стефан — Рафаэль. Позже он подошёл, окликнул. Встал поодаль от воды, снимая ботинки.
— Хорошо тут у вас, — сказал, прищурившись на солнце, и шагнул на мокрый песок. — Мы там черепицу для кровли привезли, ну и по мелочи, что заказывали.
— А кто с тобой? — жадно спросил Флоренц.
— Хенрик, Джо... Беги, поздоровайся.
Мальчишка покосился на Кори.
— А я тут побуду, — сказал Рафаэль, и Флоренца как ветром сдуло.
Рафаэль подошёл и занял его место.
— Ну, как ты? — спросил негромко.
Кори промолчала, глядя вдаль.
— Может, вернёшься в Раздолье? — предложил её собеседник. — Знаешь, и мне на душе тошно, но занял себя делом, и вроде легче. А ты здесь слоняешься туда-сюда, одна со своими мыслями, и что? Посмотри на себя. Выглядишь так, будто и ты в тот день умерла, но по ошибке ещё ходишь по свету.
— А ты как можешь жить дальше, а, Рафаэль? — тоскливо спросила Кори. — Ты не винишь себя?
— За что же?
— За то, что не убрал эти крылья, когда не стало старика. Леона смогла бы жить без этой боли, без капель. Всё было бы иначе!
— Не убрал?
И собеседник Кори рассмеялся.
— Да я, веришь или нет, ей предлагал. Потом уговаривал. Даже, признаться, думал провернуть это силой — опоить её, уложить на стол. Но она зачахла бы без крыльев куда раньше, ты уж мне поверь. Они были её мечтой, защитой от страхов. Леона верила, что её больше никто не сумеет обидеть, что если будет грозить беда, она улетит... А как она любила летать, наша птичка! Нет, у меня не поднялась рука лишить её крыльев.
Рафаэль обнял Кори за плечи.
— Ну, не грусти. Это было её желание, а она не так уж многого в жизни и хотела. Помнишь, как она изменилась? Перестала жаться по углам, разговорилась. Да, она летела недолго, но были у неё и счастливые дни. Всё лучше, чем жить бессловесной тенью.
Тут он обернулся и сказал:
— Ну, поговорили и будет. Сюда направляется твой ревнивый мужчина, сейчас утопит меня в море...
Но с Гундольфом они здоровались, вопреки этим словам, тепло. А потом все вместе побрели к посёлку, где женщины как раз приготовили обед.
Гундольф обнимал Кори за плечи и шёл между нею и Рафаэлем, но ревновать ему, конечно, и в голову бы не пришло. Держит её, как всегда, точно боится, что отпустит — и она побежит топиться.
— Как там Золотая? — спросил между делом.
— Ничего, справляется неплохо. С рукой только беда, от помощи отказывается. Я к ней со всей душой, предлагаю бронзу, сталь, образцы для пробы смастерил — слёзы льёт, и всё тут. Перчатки носит.
— А ты, знаешь, пальцы золотом покрой, камнями цветными. Узоры сделай, как на её перстнях были.
— А это мысль, — обрадовался Рафаэль.
Кори вспомнила, как Гундольф однажды рассказал про даму с искусственным пальцем, изукрашенным щедро. Просто водил знакомство, или эта женщина была одной из тех, с кем он проводил ночи? Не спросить. А госпожой почему интересуется? Если верить словам Эриха, Гундольфу нравятся такие, как госпожа...
— Это же Кори! Эй, Кори, о чём задумалась? — спросили рядом.
Чужаки окружили её с шутками и смехом, даже заставили улыбнуться, когда она слушала о городе.
— Бамбер теперь воду развозит, похудел в два раза.
— В три! Щёки до плеч висят...
— Это что! Тут такое дело было. Статую на площади мыли, мыли, не отмыли, решили зря воду не изводить, а краску взять. Доверили парнишке одному, а он на складе пояснить не смог, что за краска ему нужна и для чего. Блеял что-то невнятное, ему и дали не белую, а какой на складе больше. А он, представь, и возразить не осмелился.
— Не такая это и любопытная история, — сказал Хенрик недовольно.
— Ты вообрази, и ведь он понял уже, что всё пошло не так, но пришёл на площадь и начал красить, такой молодец. По счастью, вовремя заметили, особой беды не вышло. Замазали сверху белым.
— Ну вот, замазали, и не о чем говорить.
— Нет, нет, ты послушай, а зелень проступает, и у Хранительницы теперь пятка зелёная. Вот думаем пока, что делать.
Они сидели под открытым небом за общим столом, длинным, составленным из десятка других. Стол вышел кривым — то шире, то уже, то выше, то ниже, но никто не жаловался. Ели рыбу, и хлеб, и сыр — гостинцы из Раздолья. Шумели весело, говорили с набитыми ртами, и никто никого не упрекал.
— А я вот расскажу, — мстительно сказал Хенрик, — про одного кавалера. Пришёл он к даме под балкон и решил спеть, чтобы её впечатлить. Дама вышла на неприятный шум, оперлась на перила, и какая-то древняя лепная завитушка полетела вниз. Дама ничего впотьмах не заметила, а этот горе-певец до утра лежал в кустах. Голова, по счастью, крепкая...
— Начнём с того, что не до утра, — возразил Джо. — И потом, откуда в Раздолье кусты? Будет врать-то. А лепнина и правда никуда не годится, осыпается.