НЕТ
Шрифт:
Были и другие стычки. Однажды, выведенный из себя упрямством Аснера, Генеральный спросил:
– Илья Григорьевич, кто, в конце концов, здесь все-таки старший – вы или я?
Спрошено было при людях, на совещании. И Аснер незамедлительно ответил: – К сожалению, вы… Генеральный обиделся всерьез.
С тех пор как Аснер ушел в министерство, из бюро исчезла главная сдерживающая сила и заметно разладились многие звенья хорошо сработанного исполнительного аппарата.
Летчик взял ручку и быстро написал:
"И еще. Плюньте на самолюбие, Вадим Сергеевич, верните Аснера. С ним Вам будет в сто раз легче и в тысячу раз спокойнее.
Вот и все. Написал и чувствую облегчение, хотя могу вполне отчетливо себе представить, как Вы будете недовольны этим письмом.
Но я рассчитываю на Ваш великолепный здравый смысл.
Не можете Вы всерьез думать, что я способен ликовать, доказав свою правоту ценой жизни товарища, собрата своего – испытателя. Пусть я не слишком хорош по-человечески, но и ненастолько плох. Не можете Вы не согласиться, что надежность всей конструкции в идеале должна быть не ниже, чем надежность каждого ее звена.
Не можете Вы не понимать, что даже у самого гениального Генерального бывают и промахи, и слабости, и упущения…
Можете располагать мной. С уважением…" – И он расписался своим четким прямым почерком.
Хабаров отправил письмо заказной авиапочтой и старался больше о нем не думать.
Три дня подряд он ожесточенно купался и загорал. Виктор Михайлович хорошо плавал и с удовольствием подолгу не вылезал из моря. Выбравшись из воды, испытывая приятное чувство легкости во всем теле, и ласковый озноб кожи, и тупую расслабленность в руках и ногах, Хабаров с наслаждением жарился на солнышке, вовсе не замечая окружающих. Человек по натуре общительный, он не стремился заводить знакомств, ему не хотелось вести пустых курортных разговоров, ему было и так хорошо: один на один с морем, один на один с солнцем…
На четвертый день его потянуло в кино. Хабаров с удовольствием посмотрел кинохронику, поскучал во время основного фильма: на экране было понакручено что-то невероятно Длинное, псевдопсихологическое и чтобы досмотреть такое до конца, требовалось немалое терпение. Но он высидел до победней точки. Выходя из душного скрипучего зала – стулья были расшатаны и все время жалобно попискивали, – Хабаров подумал: "Хорошо бы теперь мяса поесть".
На ресторан он не рассчитывал, там кормили невкусно, как сказал бы Акимыч: "На уровне филиала столовой второго класса". Виктор Михайлович остановился у кромки тротуара и стал ждать. Мимо проскочило такси с зеленым глазком, но он не сделал никакой попытки остановить машину. Прошла еще одна разукрашенная шашечками "Волга", но и ее он пропустил. Наконец Хабаров увидел то, что ему было нужно: свободное такси, на номере которого значились буквы ГРС. И тут он решительно проголосовал.
– Комар джоба, кацо, – сказал Хабаров, опускаясь на сиденье рядом с шофером.
– Комар джоба, комар джоба, – улыбнулся водитель и показал великолепные ровные, будто специально подобранные один к одному, зубы.
– Как план? – спросил летчик. – Сколько осталось?
– Нормально план, – сказал шофер, – семь рублей осталось.
– Считай, что план сделан. Поехали ужинать, – сказал Хабаров.
– Куда вы хотите ехать?
– Что за вопрос – в Грузию!
– Ва! В Грузию… Грузия – большая страна. Может быть, в Батуми хотите? Может быть, в Гагру?
Хабаров умел нравиться людям. Умел с удивительной легкостью находить общий язык с совершенно незнакомыми, случайными попутчиками. И через пять минут он уже покорил водителя, и они решили поехать не в Гагру, не в Сухуми, не на Пицунду, славившиеся своими питательными заведениями интуристского и неинтуристского класса, а в тихое местечко Леселидзе. Как следовало из слов водителя, там была маленькая придорожная столовая, даже не столовая, а скорее закусочная, заправлял в которой б-а-а-альшой специалист своего дела Нико Ванадзе.
– Сациви будет! Пальчики оближешь. Чанах будет! За качество ручаюсь. Шашлык организуем! А что еще человеку надо?..
И было все: нежнейшее сациви из индейки; был острейший соус сацибели, чуть-чуть вяжущий рот и тончайшим образом пахнущий травкой хмели-сунели; была свежейшая, с божественным ароматом кинза; был совершенно бесподобный шашлык, в меру жирный, самую малость отдающий дымком… И немедленно, как по мановению волшебной палочки, сколотилась отличная, преимущественно шоферская компания.
Пили легкое вино, произносили длинные тосты, обсуждали достоинства автомобиля "мерседес" и жарко спорили о рентабельности маленьких "фиатов", хвалили "Волгу" и единодушно ругали "москвича".
Выпили за родителей, выпили за детей, выпили за сестер и братьев всех присутствовавших и за исполнение желаний каждого…
Хабаров давно не чувствовал себя так легко и так беззаботно.
Уже перемешалась русская и грузинская речь, уже завязались сепаратные разговоры, уже компания начала медленно расползаться на отдельные группки, когда поднялся водитель-таксист и, требуя общего внимания, постучал ножом по краешку тарелки.
– Дорогие друзья, – сказал водитель, – я предлагаю: пусть скажет слово наш друг, наш гость и организатор этой компании Виктор.
Предложение встретили одобрительно.
Хабаров встал. Начал медленно, словно преодолевая тугое сопротивление крутого подъема:
– Мне хочется поднять этот бокал за самого главного человека, который непременно встречается в жизни каждого. Для одного это может быть учитель, раскрывший ему глаза на жизнь. Для другого – врач, отогнавший болезнь от его постели или вернувший жизнь его ребенку. Еще для кого-то это может быть женщина, давшая любовь и радость…
– Как говорит! – тихо сказал водитель. – Настоящий толибаш!
– Мне хочется поднять этот бокал, – продолжал летчик, – за то, чтобы у каждого из нас обязательно был свой главный человек. И чтобы мы всегда помнили о нем, всегда были ему преданы.
Мальчиком я решил научиться летать и пошел в аэроклуб. Тогда было много аэроклубов и много таких мальчиков, которым обязательно надо было летать! Признаюсь, сначала мне не повезло: инструктор все время ругал меня, и я робел, и у меня ничего не получалось… И тогда инструктор доложил командиру звена: "Легче выучить медведя, чем этого человека". Командир звена слетал со мной и, кажется, согласился с инструктором. "Ты жмешь из ручки масло и поэтому не чувствуешь самолета, – сказал командир звена, – ты без толку крутишь головой во все стороны и поэтому не видишь земли на посадке, ты не умеешь переключать внимание и не можешь сосредоточиться на главном. Тебе лучше не летать". Но я очень хотел летать, хотя и не умел объяснить это моим учителям – я был очень застенчивым мальчишкой.