НЕТ
Шрифт:
Народу у прилавка было немного, впрочем, и настоящего выбора туфель тоже не было. День заканчивался и, продавщицы, намаявшись в духоте модерного здания (очень много стекла, I очень мало бетона и еще меньше воздуха), смотрели на покупателей отсутствующими глазами. Виктор Михайлович выбрал полную немолодую блондинку и внимательно уставился ей в лицо. Сочувствие, честная заинтересованность и искренняя доброжелательность так и светилась на лице Виктора Михайловича. Продавщица встрепенулась, ее полные накрашенные губы поплыли в улыбке.
– Что бы вы хотели?..
– Устали? – спросил
– Не говорите. К концу дня мы все совершенно вареные делаемся.
Кислородное голодание, – сказал Хабаров. Женщина поглядела на крошечные ручные часики, вздохнула:
– Слава богу, всего пятнадцать минут осталось.
– Мне нужен ваш совет, – сказал Хабаров, – и помощь.
– Да.
– Тридцать седьмой номер, лаковые, самые лучшие, на спокойном каблуке.
– Разве можно покупать лаковые без примерки?
– Нельзя, но нужно. Понимаете, чрезвычайные обстоятельства.
– У вас капризная жена?
– Это маме.
– Маме? Вашей маме? Лакировки? Простите, но ваша мама, должно быть, не очень молодая женщина…
– Не очень молодая, но это как раз не имеет никакого значения.
– И на какую цену вы хотели бы туфли: есть за четыреста, есть за пятьсот.
– Цена роли не играет, хоть тысяча рублей, были б туфли хорошие.
– Завидую я вашей маме. Подождите, – и она ушла во внутреннее помещение. Минут через пять вернулась с зеленой заграничной коробкой в руках. – Вот, лак с замшей. Черные, строгие, лучше не бывает. Пятьсот восемьдесят.
Хабаров повертел туфли в руках. Подул на лак и, наблюдая, как свертывается и исчезает туманное пятнышко на остром носке туфли, спросил:
– Вам нравятся?
– Вы еще сомневаетесь? Да это не туфли – мечта!
– Мечта? Тогда выписывайте.
По дороге в кассу он задержался у лотка с парфюмерией, купил флакон "Красной Москвы". Духи были для продавщицы. Хабаров любил делать подарки, к тому же продавщица показалась Виктору Михайловичу симпатичной. Домой он приехал в десять минут десятого.
– Нельзя же так, Витя, – сказала мать. – Или не предупреждай, или являйся вовремя, или звони по крайней мере…
– Виноват. Внешние факторы помешали, и телефона под рукой не было. – Он посмотрел на мать, одобрил про себя ее черный вязаный костюм, заметил прическу парикмахерской выделки, скользнул глазом по ногам и строго сказал: – А что это за опорки у тебя на ногах?
– Почему опорки? Нормальные туфли, что ты болтаешь…
– По-твоему, нормальные, а по-моему – ужас. В таких туфлях из дому нельзя выходить, в крайнем случае – добежать до магазина или на рынок…
– Перестань, Витя. Откуда это у тебя: стыдно, неловко, – мать начинала сердиться, – туфли как туфли.
– А я хочу, чтобы ты была красивее всех.
– Если тебя шокирует мой вид, я могу не ходить. Не думаю, чтобы мое отсутствие кто-нибудь заметил…
– Еще чего! Пойдешь. Только переобуйся. Вот держи, – и он вытащил из-за спины зеленую коробку.
– Витя, ты с ума сошел! Это же туфли для невесты.
– Вот и хорошо. Не жмут? Мне нравятся. Совсем другие ноги.
К Алексею Алексеевичу они опоздали, и опоздали основательно: вместо двадцати ноль-ноль явились в двадцать один сорок. Компания была уже в сборе и успела поднять не один тост.
Во главе стола рядом с Алексеем Алексеевичем восседал пожилой, весьма почтенного вида полковник-связист. Место ведомого с другого боку занимала тучная женщина в темно-сером строгом платье. К ним примыкали еще двое гостей помоложе. Задавал тон связист:
– Видите ли, дорогие друзья, мы никогда ни до чего не договоримся, если не будем учитывать в каждом явлении элемент времени. Телевизионный приемник КВН казался нам каких-нибудь пять лет назад чудом. И справедливо! А что мы теперь говорим по поводу этого самого КВН?.. И тоже справедливо! Вот Елена Сергеевна ратует за распространение релейных линий. Как вынужденный этап в развитии телевизионной сети, я могу одобрить такое решение. Но пройдет лет десять – и про релейные линии никто не вспомнит. Мы поднимаем ретрансляторы на космические орбиты…
– Не слишком ли прытко – десять лет? – сказал Алексей Алексеевич.
– Нет! Не слишком, – выкрикнул полковник и хлопнул рукой по столу, – новое всегда кажется далеким…
В середине стола группой гостей верховодила дочь Алексея Алексеевича. Коротко остриженная голова, уверенный голос, властные движения. "Сразу видно, учительница", – подумал Хабаров, взглянув на эту основательную, не по годам уверенную в себе даму. Тут шел разговор литературный.
– Не знаю, как вы относитесь к статье Бушуева, но одно в ней, несомненно, ценно: в переводной литературе нельзя видеть одни только художественные достоинства и недостатки, надо еще обязательно учитывать воспитательное влияние, которое эта литература оказывает на нашу молодежь. Вот сейчас все читают Ремарка, а что в нем хорошего?
– Нина Алексеевна, чем же вам Ремарк не угодил? Это большой, умный писатель. Очень тревожный и честный…
– По-моему, я не говорила, что Ремарк плохой писатель. И если вам угодно, в том-то вся и беда – Ремарк хороший писатель, талантливый, но чему он учит наших девушек и юношей…
На дальнем конце стола разговаривали не столь активно, зато здесь усердно чокались.
Дотемна загоревший, жилистый мужчина совершенно неопределенного возраста объяснял своей соседке:
– Вы, Ксения Дмитриевна, конечно, к Алексею Алексеевичу ближе теперь стоите, но все равно вы про него не все знаете, а я знаю все. Когда мы в двадцать седьмом два месяца на Колгуеве, извиняюсь, припухали, Алексей Алексеевич похлебку из моржовых ремней жрал, а все равно острил. И я глубоко ценю в нем этот самый, как его… оптимизм. Поэтому и предлагаю: выпьемте за оптимизм!..
Анну Мироновну Алексей Алексеевич утащил на свой край стола. А Виктору Михайловичу сказал:
– Ориентируйся визуально, действуй самостоятельно, Витя.
Виктор Михайлович расположился между Ниной Алексеевной и жилистым, дотемна загоревшим мужчиной неопределенного возраста. Мужчина оказался бывшим бортмехаником Алексея Алексеевича. Хабарову налили водку. Он выпил. Бортмеханик спросил:
– А вам известно, почему на моторе два магнето ставят?
– Для надежности, – сказал Виктор Михайлович.