НЕТ
Шрифт:
– Какие у меня могут быть дела: лежу, сращиваю кости, вот начал немного ворочаться.
– Да, чтобы не забыть: Кравцов велел спросить: что вы думаете о перебазировании поближе к дому? Если "за", то Кравцов обещал нажать.
– Пусть не нажимает. Я "против". Лечат меня хорошо, а время по одним часам идет и тут и там. Расскажи лучше, что у тебя нового.
– Все хорошо. Летаю. Каждый день стесываю резину.
– Об этом ты писал.
Виктор Михайлович поморщился:
– Как же так:
– А что подробности, мое дело посадки шлепать и выдерживать режимы торможения. Даю по тридцать посадок в день. Кравцов доволен.
– На основном поле летаешь?
– На основном.
– На посадку с общего круга заходишь?
– С общего, – сказал Блыш и насторожился. Не уловив прямого осуждения в вопросах Хабарова, что-то он все-таки учуял…
– И после каждого приземления заруливаешь на новый старт?
– Почему? Если обстановка позволяет, диспетчер дает взлет с конвейера. Под конец пробега – щитки на подъем, газы до упора, и пошел на второй круг.
– Ясно. Ну и почем каждая посадка выходит?
– Не знаю,– смутившись, сказал Блыш,– я не спрашивал, как-то неудобно было.
– Ты думаешь, я твоими доходами интересуюсь? Я про время спрашиваю.
Блыш смутился еще больше:
– Вы сказали – почем… Я не понял. В среднем – шесть минут на круг получается.
– Фигово вы дело организовали, – сказал Хабаров. – Надо было перегнать машину на запасную точку. И летать не по кругу, а челноком: взлет, отворот вправо на шестьдесят градусов и сразу, как двести метров наберешь, разворот на посадку; сел с обратным курсом, натормозил, что задано, снова взлет, отворот и заход на посадку. Летать надо рано утром, когда никто не мешает. Тогда бы ты на каждую посадку не шесть минут воздуха наутюживал, а самое большее – три. Понял?
– Понял, конечно. Чего не понять?
– Вот и подскажи Кравцову, а то он, серьезными работами замороченный, не допер. И резиной поинтересуйся, выясни, что в нее напихали, для чего. Еще какие новости?
– Ребята просили передать вам привет, велели быстрей поправляться…
И снова, как в письме, Хабарова неприятно кольнуло всего лишь одно словечко – "ребята". Вот уже и Бокуна, и Володина, и даже Збарского и других стариков Блыш запросто именует ребятами. Одернуть? Решил – не стоит. Поинтересовался, чем занимается Бокун.
– Есть разговор, что через несколько дней будет готов прототип с велосипедным шасси. Бокун назначен на облет. А пока больше на бильярде играет. Собирается к вам. Говорил, как дорога подсохнет, поедет на машине…
– Скажи Бокуну, раз поедет, пусть привезет две-три коробки конфет. Только дорогих. Шикарных. Сам он плохо по этой части соображает, так пусть попросит Люду, жену Орлова, пусть объяснит – для Хабарова. Люда точно сработает, я на нее надеюсь. Чего смотришь? Праздник скоро – для девочек конфеты: Тамаре, Клавдии Георгиевне… – Подумал, сказал: – И еще пусть Болдин… ты Болдина знаешь?
– Бортинженера? Акимыча? Конечно! Мировой дед.
– Так вот, пусть Болдин раздобудет самолетную модельку на подставке-пепельнице. Только новую! Для главврача. И тоже пришлет с Бокуном.
– Виктор Михайлович, так, может, я сюда раньше Бокуна еще попаду?
– Тогда привези ты. Деньги на конфеты есть? Мне дорогие нужны.
– Найдем.
Вошла Тамара, недовольно покосилась на Блыша.
Хабаров и Блыш поговорили еще немного. Из слов Блыша нетрудно было понять, что дела у них в Центре идут нормально, все ребята живут дружно, в летной комнате начались споры, как покажет себя велосипедное шасси на первых полетах, и еще, что генерал Бородин, вероятно, решит совмещать обучение молодых испытателей с постоянной практикой прежде всего на больших машинах, вторыми пилотами…
Неожиданно в разговор вмешалась Тамара. Обращаясь к Блышу, но никак не называя его, сказала сухо:
– Мне кажется, вам пора. Сурен Тигранович разрешил десять минут, а прошло уже полчаса.
– Ох, какая ты, сестричка, строгая, – подмигнул Блыш, – это ты Мишку Агаянца пугнула? Человек до сих пор заикается…
– Меня зовут Тамара Ивановна, может быть, это вам пригодится в будущем, а пока – будьте здоровы, всего хорошего!
Блыш торопливо распрощался и ушел явно растерянный. Хабаров не вмешался в словесную перепалку, лежал посмеивался, а когда дверь за Блышом закрылась, сказал:
– Зря ты так строго, Тамарочка.
– А что он вас расстраивает? Думаете, не вижу? Прилетел… Расхвастался… Мы… у нас… летаем… Подумаешь, какой Чкалов нашелся…
– Молодой, не все еще понимает.
– А я, по-вашему, старая, да? Я понимаю, он не понимает?
– У тебя же специальность другая. Твоя должность нежная.
– Нежная! Вот как вколю сейчас витамин, узнаете, какая у меня должность. Прилетают тут всякие тоску наводить. Скажу Сурену Тиграновичу, чтобы больше никого не пускал…
– Ладно. Лучше шепни по секрету: мать в город собирается или не собирается?
– Не знаю. Слышала, Клавдия Георгиевна говорила ей: "Поезжайте, мы тут и без вас вполне управимся", а Анна Мироновна вроде сомневается. Тревожится.
– Ну что с ней делать, Тамарочка? Книжки мне нужны, пропадаю без книжек: пишу, пишу, а все не то получается.
Нет шампура. Знаешь, что такое шампур? Железяка прямая, жесткая… На ней шашлык готовят. А без шампура какой шашлык? Так – мясо. Разрозненные кусочки.