Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции
Шрифт:
«Власть никем не уважается, – пишет А. В. Никитенко, – о законе и законности и говорить нечего: они и прежде имели у нас только условное своеобразное значение, т.е. настолько, насколько их можно было обойти в свою пользу» [329] .
Интеллигенту всегда обидно, когда его дурачат красивыми словами. Он, как ребенок, верит всем посулам, а затем, разочаровавшись, изливает ведра желчи на обманщиков. Дневник А. В. Никитенко – прекрасная тому иллюстрация.
«Мы, как дети, – пишет он 18 января 1867 г., – поверили чему-то хорошему, забыв, что в сей стране все спокон века было и есть ложь и произвол, – чему, вероятно, и предназначено быть до скончания веков» [330] .
Прошло всего несколько лет после объявления высочайшей воли об освобождении периодических изданий от цензуры, как власти опомнились и устами шефа жандармов П. А. Шувалова объявили о непременном своем желании «зажать рот печати». И зажали. Один за другим стали закрываться журналы, все больше статей стали «непроходными», пресса с каждым годом мягчала и становилась, как в старые времена, безопасной для властей.
Прозрели и в Министерстве народного просвещения: в 1872 г. издали циркуляр, по которому допуск в университет имели лишь окончившие классические гимназии, а реалисты, т.е. в массе своей дети разночинцев и интеллигенции, в университеты попасть практически не могли. В 1875 г. назначили комиссию во главе с И. Д. Деляновым по пересмотру университетского устава: старый теперь казался слишком либеральным, пора было узаконить традиционное для России отношение к высшему образованию и науке.
Одним словом, александровский либерализм привел, в частности, к тому, что правительство в своей реальной повседневной работе делало все от него зависящее, чтобы на традиционные государственные институты либеральный дух не распространялся.
Глава 12
Обманчивое благополучие
В истории России, по крайней мере начиная с XIX столетия и до конца монархического правления, просматривается одна любопытная закономерность, непреложно доказывающая тот факт, что ключевые начинания государей были не адекватны российским реалиям, и потому каждое последующее царствование в основном сводилось не к продолжению политики предыдущего, а к выравниванию старого курса, чтобы свести к минимуму издержки от нововведений.
Так, Николай I, смертельно напуганный революционными событиями в Европе 1830 и 1848 годов, употребил все силы, чтобы искоренить либерализм начального этапа царствования Александ- ра I, и в итоге «переморозил» страну, истребив в ней любые подвижки к развитию.
Александр II, понимая всю пагубность подобного «охра-нительного» порядка, круто сменил курс и, обрушив на страну невиданный каскад либеральных реформ, качнул государственный маятник столь сильно, что Россия вступила не на твердую почву преобразований, а завязла в исторической хляби.
Александр III приложил немало сил, чтобы страна выбралась из либеральной трясины. Он не делал резких движений, а лишь привел раскачавшийся политический маятник в относительно стабильное положение, подкорректировав реформы своего отца и тем самым слегка охладил политический климат общества.
Уже приведенных сведений достаточно, чтобы относиться к Александру III, как к наиболее последовательному и умеренному политику. Его, разумеется, нельзя назвать реформатором, как Александра II, но он не был и держимордой, как Николай I. Более того, можно даже утверждать, что именно при Александре III реформы его отца_преобразователя набрали полные обороты, и Россия по ряду показателей обогнала многие экономически развитые страны Запада.
Когда я, работая над этой книгой, подошел к эпохе Александра III, то столкнулся с явной историографической несообразностью. Ее суть в том, что об этом периоде российской истории написано значительно меньше, чем о любом другом.
Конечно, когда в стране все спокойно, и население работает, а не митингует, то, казалось бы, о чем здесь писать – бесконечно мусолить скаредность царя, латавшего свои царские одежды, потешаться над тем, что страной 13 лет правил «мужик», а не «интел-лигент», каким воспринимался Александр I? (Кстати, еще Г. В. Плеханов довольно точно подметил, что Александра III называли «мужицким царем» не за его облик, а за его отношение к «русскому мужику») [331] .
[331] Плеханов Г.В. Сочинения. Т. XXIV. М.;Л., 1927. С. 167.
Читая характеристики, которые давали Александру III историки и мемуаристы, остается какое-то чувство неловкости, как будто ты сам императора снисходительно по плечу похлопываешь. Возьмем, к примеру, И. И. Петрункевича: «…от природы он был ограниченный, но не дурной человек, – пишет один из лидеров земского движения, словно в ограниченности царя он убеждался из каждодневных бесед с ним, – его умственный взор был всегда обращен назад, в глубь страны, где он искал образцов и примеров. Запад ему внушал недружелюбное чувство: оттуда шли всевозможные либеральные, социалистические и революционные идеи» [332] .
[332] Петрункевич И.И. Из записок общественного деятеля. Воспоминания // Архив русской революции. Т. XXI. Берлин. 1934. С. 254.
Даже В. Г. Чернуха, многие годы занимающаяся этим периодом нашей истории, решила отметить, что «… в Александре III было много симпатичных черт, отступавших на задний план, когда он находился “при исполнении”. Происходило это потому, что этот добропорядочный обыватель и прекрасный семьянин нес чужую (в буквальном смысле!) ношу, бремя единовластного правителя, не обладая нужными для этого качествами, кроме импозантной внешности, что, кстати, потом столь контрастировало с обликом его сына и преемника» [333] .
[333] Чернуха В.Г. Александр III // Вопросы истории. 1992. № 11-12. С. 46-47.
Возможно, небольшое количество специальной исторической литературы объясняется тем, что наши историки приучены больше излагать, чем анализировать, причем обращать внимание на события, а не на процессы, идущие как бы подспудно и в явном виде не приводящие ни к чему экстраординарному? Все может быть. Я лишь обратил внимание на эту явную несообразность и подивился ей.
…К власти Александр III пришёл 2 марта 1881 г. в возрасте 36 лет. Надо сказать, что он не был по рождению своему наследником российского престола. Наследовать Александру II должен был его старший сын Николай Александрович. Но в 1865 г. в возрасте 21 года он умер.
Этот факт сам по себе не мог сильно повлиять на «готов-ность» или «не готовность» Александра Александровича к управ-лению страной, ибо в его распоряжении было целых 16 лет на обучение этой новой для него «профессии». Так что, вероятно, не совсем правильно утверждать, будто эта «чужая ноша» как-то повлияла на стиль его руководства.
Дал бы Господь такой стиль и его законному наследнику! Но не дал, к несчастью для страны…
Александр III прекрасно видел, к каким политическим и социальным потрясениям привела излишне радикальная политика его отца, а потому уже первым манифестом 29 апреля 1881 г. объявил своим подданным, что главным смыслом его царствования будет «поддержание порядка и власти». И следовал этому неуклонно.