Неукротимая герцогиня
Шрифт:
Отойдя подальше от башни, она присела на камушек и принялась размышлять, что же делать дальше.
«Итальянец теперь от меня не отстанет, это ясней ясного. Но он мужик вроде неплохой, хоть и ученый больно. А вот что со шпилькой делать?»
Из-за этой шпильки перед турниром осушили пруд и долго-долго обшаривали дно, а баронесса, закатив глаза и заломив руки, с надрывом рассказывала, как она гуляла но саду и решила полюбоваться водой с мостков, когда рубиновая безделушка выскользнула из ее прически.
«Значит, госпожа Беатриса гуляла не по саду, а по креслу итальянца попой, это как пить дать. Сунешься к ней с находкой –
Она вынула шпильку из мешочка и сунула в щель между камнями. Залепила получившийся тайничок комочком глины и пошла в свою каморку.
Войдя в комнатенку, Жаккетта застала там Аньес, которая пришла ей помочь перебраться к себе и теперь сидела на лежанке и болтала ногами.
– Ты чего какая-то кислая? – спросила она. – Радоваться надо, из этой норы в нормальную комнату выберешься, к людям поближе!
– Чего-чего… – пробурчала Жаккетта. – Не каждый день небось вместе с учебой еще и трахают почем зря! Ты бы небось не веселилась, если бы тебя ни с того ни сего завалили на травку!
– Ой! Да что ты такое говоришь! – всполошилась Аньес. – Кто?!
– Кто, кто… господин Марчелло, вот кто!
– Врешь! – неожиданно надула губки Аньес.
– Ну, здрасьте! – удивилась Жаккетта. – Меня, значит, три часа по лежанке возили туда сюда, и я же вру! Больно надо…
Аньес соскочила с лежанки и обошла Жаккетту кругом, внимательно ее рассматривая, словно пытаясь увидеть в подруге что-то новое, неизвестное ей.
Ничего не найдя, она села обратно на кровать и задумчиво сказала:
– Извини, Жаккетта, но сама посуди мессир Марчелло появился здесь три года назад. И за все это время до нас, служанок, ни разу не снизошел. Да ему не больно-то надо. К нему дамы пачками рвутся, не только как к астрологу. Вон баронесса за ним бегает, только шум стоит. И он к ней ночевать в окошко лазит – зря она, что ли, осталась! Да и кто из местных красавиц, которые благородные и все такое прочее, у него в башенке не побывал! У Маргариты кузина в камеристках у госпожи де Пуа, так вот эта госпожа, Маргаритина сестра говорила, отравиться хотела, когда он ее бросил. Говорят, он та-а-акой кавалер! – Она лукаво посмотрела на невозмутимую Жаккетту. – Наши девчонки знаешь как бы хотели его подцепить?! Маргарита уже год перед ним юбками крутит – и все без толку, а она в замке первая красавица, ну, среди нас. И вдруг ты такое говоришь! Да еще, мол, без авансов с твоей стороны! Я, ей-богу, не пойму, что он в тебе нашел, ты уж извини…
– Да чего там! – отмахнулась от последних слов Жаккетта, нисколько, видно, не удивленная, что перебежала дорожку первой красавице. – Ты лучше скажи: знаешь, которая статуя в часовне святая Агнесса будет?
– Знаю.
– Покажи, мне очень надо. Прямо сейчас!
– Зачем, Жаккетта? Ты какая-то ненормальная, ей-богу! Я тебе такие вещи рассказала, а ты, как будто так и надо! Говорю тебе: он только с благородными да красивыми спит. Ты первая сподобилась, хоть не благородная, да и не красавица!
– Я-то знаю почему! – отрезала Жаккетта. – Сказала же, в часовню надо. Отведи!
Ну нет! – глаза у Аньес загорелись. – Ты расскажи сначала, почему знаешь! Да и что на вечер глядя к святой идти. У нее, наверное, уже голова кругом идет от молитв и просьб, ничего не вымолишь – точно говорю! С утра и сходим, я всегда так делаю!
– Ну ладно! Не отвяжешься ведь…
Жаккетта забралась с ногами на ложе и, довольно уютно устроившись в уголке, потребовала:
– Только клятву дай, что не расскажешь никому!
– Пресвятой Девой клянусь! – начала Аньес.
– Нет, не пойдет! – оборвала ее Жаккетта. – Пресвятая Дева добрая, она простит, даже если нарушишь. Ты мне вот так поклянись: «Святым Бавоном клянусь, что не выйду замуж, если разболтаю эту тайну». Бавон – мужик серьезный и за клятвой проследит.
– Ладно… Святым Бавоном клянусь, что не выйду замуж, если проболтаюсь. Рассказывай!
– Я давно это знаю, уже года полтора, наверное. Знаешь, как стали меня родители на улицу, на гулянье пускать – в деревне ни у кого из девчонок столько дружков не было, сколько у меня. Они даже косились… А что я? Я же парней не отбивала у других, сами липли, как мухи на мед. Поначалу-то я ничего не подозревала, думала, нравлюсь, потому как не кривляюсь, не строю из себя святую, как некоторые… Вот дружок всегда и есть. Наш старенький кюре в ту пору помер и прислали нового, молодого. Пошла я как-то к нему на исповедь. Поначалу все было как положено… Слушал он, слушал, да вдруг как накинется с поцелуями!
– Да ты что?! – в тон рассказу охнула Аньес, в полном восторге от такого захватывающего начала.
– Кюре, видно, и сам испугался: оторвался от меня и к кресту кинулся. Схватился за него, а самого аж трясет! Я жуть как перепугалась – и в рев! А меня мой дружок Николя провожал, он услыхал и ворвался, как бешеный. Сообразил, видать, в чем тут дело, и на кюре чуть с кулаками не накинулся. Но тот трястись перестал, наперсным крестом во все стороны машет и вопит, что дело серьезное: не то дьявол во мне сидит, не то еще что. Николя, он вообще отчаянный, давай в ответ орать: «Что, мол, святой отец, коли девка не дала, так ее сразу на костер, как ведьму?! Я тебе все кости переломаю, не посмотрю, что в сутане!»
Жаккетта перевела дух и продолжила:
– Тут кюре меня из церкви выпихнул. «Иди, – говорит, – дочь моя, погуляй немного!» А сам с Николя заперся. Долго они там мои косточки перемывали. Николя говорит, падре у него всю подноготную выспросил, такие вопросы задавал, что у Николя уши от стыда горели. Потом они меня позвали, и кюре говорит: «Так и так, Жаккетта, оказывается, я не первый мужчина, у которого ты вызываешь дикое желание тобой обдл… олбд… Он тогда такое слово завернул… а-а, вот: „об-ла – дать“! Я должен познать тебя, как мужчина женщину, и понять, от Бога у тебя сие или от диавола!»
– И ты согласилась?! – Аньес вцепилась в свои коленки и, открыв рот, слушала исповедь Жаккетты.
– А то… Попробуй не согласись – инквизицией ведь пахнет и Псами Господними. Да я и не жалею – ты что, он таким ловким… э-э… ну, этим самым оказался… – Жаккетта запнулась, пытаясь найти благопристойное определение кюре.
– Амантом! – помогла Аньес.
– Во-во, никогда бы не подумала! Почти как мессир Марчелло, видать, ученость – не последнее дело. Неделю он, значит, в храме при свечах проверял меня вдоль и поперек, а дальше Николя на него уже косо посматривать стал, пришлось проверку заканчивать. Так ему, бедняге, не хотелось – глаза тоскливые стали, как у собаки. И вот что он сказал…