Неупокоенные
Шрифт:
— Он вон там, — указала Ребекка Клэй напедикюренной ступней. — Туда я его положила.
В ту пятницу она весь день работала в Сако, а когда вернулась, на автоответчике ее ждало сообщение от Эллен, приходящей няни. Эллен ежедневно приглядывала за тремя или четырьмя детьми, а тут ее забрали в больницу с подозрением на инфаркт; позвонил ее муж сказать, что забрать сегодня из школы Дженну у них никак не получится. Ребекка проверила свой мобильник; оказывается, пока она была в Сако, батарейка в нем разрядилась, а она из-за занятости и не заметила. На секунду Ребекку пробила паника. Где Дженна? Она позвонила в школу, но там уже никого не было. Тогда она набрала мужа Эллы. Кто забрал девочку из школы, он не знал, и посоветовал связаться с директором или со школьным секретарем, так как их обоих уведомили, что Дженну после уроков забрать будет некому. Вместо этого Ребекка
— Так ее забрал твой отец, — сообщила она. — Школа, видимо, нашла его телефон в журнале и позвонила, когда узнала про Эллен, а затем не смогла прозвониться к тебе. Он приехал и забрал Дженну к себе домой. Я его видела в школе, когда он за ней заезжал. С ней все в порядке.
Однако у Ребекки мнение было как раз противоположное. Она так разнервничалась, что на подходе к машине ее вырвало, а затем вытошнило еще раз, по дороге к отцову дому — пока стояла на светофоре, желчью вперемешку с хлебом, в магазинный пакет. Когда она подъехала, отец сгребал в саду граблями палую листву. Передняя дверь была открыта. Ребекка, не говоря ни слова, метнулась мимо него в дом и свою дочь нашла в гостиной, так же как и сейчас: на полу перед телевизором, с мороженым в мисочке. Дженна не могла взять в толк, отчего мама сама не своя; почему она ее так тискает, плача и браня за то, что она с дедушкой. Ведь она у дедушки бывала и раньше, хотя всегда с мамой и никогда одна. Но ведь это же дедушка. Он купил ей чипсы, хот-дог и газировку; свозил ее на пляж, и они там вместе собирали ракушки. А затем он купил ей шоколадного мороженого, аж двойную порцию, и включил телевизор, а сам ушел. На нервные мамины расспросы Дженна ответила, что день у нее прошел замечательно, хотя было бы еще лучше, если б мамуля тоже была с ней.
Тут в дверях гостиной показался Дэниел Клэй и спросил, что стряслось, как будто он в самом деле был добряком-дедушкой и порядочным отцом, а не тем, кто периодически, с шестилетнего возраста, брал дочь к себе в постель, — всегда такой нежный, добрый и чтоб доченьке было не больно, — и так до пятнадцати лет; а однажды утром, с перепоя, слезно покаялся за то, что ночью уступил свою дочь ласкам еще одного мужчины. Ведь он же ее, видите ли, любил. И при этом неизменно повторял: «Я твой отец, я люблю тебя и не допущу, чтобы это хоть раз повторилось с тобою вновь».
Слышно было, как у нас над головами вибрирует басами телевизор. Вот он умолк, и Дженна протопала вверх по лестнице.
— Ей пора укладываться, — пояснила Ребекка. — Я никогда ее не заставляю, не напоминаю. Она сама все делает, как будто знает. Ей так нравится. Почистит зубки, немножко почитает, а затем я захожу и перед сном ее целую. Всегда стараюсь ее целовать на ночь; лишь тогда у меня ощущение, что она в безопасности.
Прислонившись к кирпичной стенке подвала, Ребекка провела ладонью по волосам, откидывая их со лба, отчего лицо становилось более открытым.
— Он ее не трогал, — сказала она. — Со слов Дженны я знала обо всем, что у них происходило, от сих до сих. Но в тот момент я поняла, к чему все клонится. В какую-то секунду, когда я вбежала мимо него в дом и потащила ее к выходу, я увидела его глаза и поняла: вот оно, опять начинается. Он ею соблазнился. И вины его в том не было. Это была болезнь, недуг. Он был больной человек. На какое-то время болезнь вроде как унялась, а теперь возвращалась снова.
— Почему вы никому не рассказывали? — спросил я.
— Потому что он был мой отец, — ответила она, глядя в сторону, — и я любила его. Вы небось думаете, блажь — после всего того, что он со мной совершил.
— Нет, — качнул я головой. — Мне теперь уже ничего блажью не кажется.
Ребекка в некотором замешательстве поводила ногой по паутинке трещин в полу.
— Что ж, говорю все как есть. Я любила его. Любила так, что в тот вечер вернулась к нему обратно. Дженну я оставила у Эйприл. Сказала, что дома надо кое-что поделать, и попросила наших девчонок, Дженну и Кэрол, положить спать вместе. Это у нас было в порядке вещей, так что проблем не возникло. И я поехала к нему. К отцу. Он открыл дверь, и я сказала, что нам надо поговорить о том, что сегодня произошло. Он пробовал отшутиться. Как раз в это время он что-то делал в подвале, и я за ним туда спустилась. Он собирался там по новой зацементировать пол, а для этого решил вначале сломать старый. К той поре об отце уже пошли слухи, и работа его постепенно сворачивалась. Вызывать на экспертизы его фактически перестали. Он становился парией, и сам это знал. Своими невзгодами он предпочитал не делиться, крепился. Шутил, что у него появилась наконец возможность заняться домом, так что теперь держись: все свои давние угрозы насчет ремонта он целиком осуществит.
— И вот он крушил тот пол, а я на него сзади орала. Он не слушал. Получалось, будто я сама все навертела-навыдумывала — все, что происходило со мной, и что выделывал со мной он, и что хотел теперь повторить, только на этот раз с Дженной. Он же на это лишь отвечал, что все, что бы он ни делал, шло у него от любви. Ты, говорит, моя дочь, я тебя люблю. Всегда, мол, любил тебя. И Дженну люблю тоже.
И вот как только он это сказал, во мне все словно перевернулось. У него в руках была киркомотыга, он ей пытался поддеть кус цемента. А возле меня на полке лежал молоток. Отец сидел ко мне спиной, на корточках, и вот я его взяла и ударила по темени. Он не упал, во всяком случае, не сразу. А просто нагнулся и вот так приложил к макушке руку, как будто снизу о притолоку ударился. Я еще раз его ударила, и тогда он упал, лицом вниз. Кажется, я еще два раза его стукнула. У него на цементную крошку пошла кровь, и я его там оставила. Пошла наверх, на кухню. Руки и лицо в кровяных брызгах, отмываться пришлось. Молоток тоже отмыла. Помнится, к нему пристали его волосы, я их пальцами отдирала. Слышу, а он там в подвале возится. Мне подумалось, он мне оттуда что-то такое хочет сказать. Но вниз я спуститься не могла. Вот не могла, и все. Заперлась вместо этого на кухне и просидела там до темноты. Слышу, а возни вроде как больше и нет, прекратилась. Когда я дверь наконец открыла, он, оказывается, успел подползти к лестнице, но наверх взобраться уже не сумел. Я тогда спустилась, а он уже мертвый.
В гараже были листы полиэтилена, я его в них завернула. У нас там сзади в саду теплица вскопанная. К той поре уже стемнело, и я его туда выволокла. Это самое сложное было: поднять его из подвала. На вид-то он кожа да кости, а на самом деле весь из мышц, жилистый. Я выкопала яму, и его туда; засыпала. Видно, я все уже наперед спланировала, продумала. И когда только успела. Звать полицию или кому-то в чем-то сознаваться мне и в голову не пришло. Я лишь знала, что Дженну никому не отдам, буду с ней. Она все для меня, была и есть.
После того как управилась, я отправилась домой. А назавтра подождала, пока стемнеет, и отцовскую машину отогнала к Джекмену. Там ее и бросила. А затем вскоре заявила о его исчезновении. Приехала полиция. Какие-то детективы, как я и предполагала, осмотрели в подвале пол, но отец его только еще начал сбивать, и было ясно, что под ним ничего такого нет. О моем отце тогда уже все знали, и когда обнаружили в Джекмене его машину, то решили, что он сбежал.
Через день-другой я возвратилась и перепрятала тело. Мне повезло: морозец в том месяце выдался кусачий. Из-за него он, видно, и продержался, не подгнил — ни запаха, ничего. Я начала рыть в подвале. Целая ночь на это ушла, но он меня хорошенько всему выучил. Всегда говорил, что девочке по хозяйской части надо уметь делать все: и проводку чинить, и ремонт текущий делать. Я расчистила от мусора место и выкопала яму, достаточную, чтобы он вместился. Зарыла его, а потом пошла наверх и упала спать в своей старой комнате. Вам небось и представить сложно, чтобы кто-то после чего-либо подобного взял да и заснул, а я вот провалялась аж до обеда. Да причем так крепко, так мирно спала, как никогда прежде. Затем спустилась снова вниз и продолжила работу. Там было все необходимое, даже маленькая бетономешалка. Правда, мусора пришлось порядком повытаскивать, потом спина неделю с лишним ныла, но когда наконец управилась, все смотрелось на загляденье. Дженна все это время оставалась у Эйприл. В общем, все срослось.
— А затем вы переехали в этот дом.
— Я не стала его продавать, потому что, во-первых, он не мой, да и будь я его хозяйкой, я все равно бы побоялась выставить его на продажу: вдруг кто-нибудь решит подремонтировать подвал и его там обнаружит? Так что лучше уж было сюда въехать. Вот так мы здесь и обжились. Хотя знаете, в чем странность? Видите эти вот трещины в полу? Они свежие. Появляться начали буквально пару недель назад, как раз когда вокруг начал ходить-вынюхивать Фрэнк Меррик. Как будто бы он что-то там пробудил, а отец оттуда его услышал и заворочался в попытке выбраться обратно в подлунный мир. У меня и кошмары начались. Как будто бы я слышу в подвале возню, стукотню; открываю дверь, а это он карабкается по лестнице — страшный, трупный, отряхивает с себя грязь и хочет расплатиться за содеянное с ним, потому что он меня, дескать, любил, а я вот что с ним сделала. Но ко мне он во сне не подходит, а ползет лунатиком мимо, в сторону спальни Дженны. Я его бью, луплю что есть мочи, а он не останавливается — ползет и ползет, как какой-нибудь гадкий жук, и все ему нипочем.