Неустойчивая каденция
Шрифт:
– Ты меня совсем не знаешь, милая.
– Чтобы любить, это не обязательно.
Угрюмову захотелось одновременно и выпить, и закурить, и прижать эту глупышку к себе. Её устами что-то говорило, но было ли это что-то истиной...
Тамара Ивановна встретила их пирогами с джемом и новостью.
– Лёша приходил. Извинялся, что завтра не сможет.
– Ура!
– закричала Оля и убежала, оставив бабушку в недоумении.
– Чего это она?
– Да так. Пари одно выиграла.
Тёща насупилась.
– Ты смотри там, ребёнка против родителя не настраивай.
–
– А ты, значит, пытался?
– А то вы не знали. Коньяк-то хоть остался после этого обормота?
– переменил он тему.
– Так он только на минуту и заходил.
– Как трогательно. Мог бы просто позвонить. Две копейки из автомата, а за трамвай — три. Расточительство. Ах, да!
– Угрюмов в притворной догадке хлопнул себя по лбу.
– Он же, наверное, зайцем ездит. Всё. Вопрос снят. Мы ужинать будем или ну его на фиг?
***
Угрюмов ненавидел ширпотреб. Правда, в слово это он вкладывал несколько большее значение, чем остальное человечество. Да, он не любил одеваться из магазина, панически боясь столкнуться на улице с кем-нибудь, одетым так же, как он. Но сверх того его душа противилась вообще всему, что являлось повторением. Он ходил домой из школы, выискивая на газонах новые тропинки. Здороваясь с товарищами, изобретал хитроумные выражения. Не слушал «Битлов», не гонял на мопеде, не носил длинных волос. Драку он всегда начинал сам и никогда, если его к этому вынуждали. Он мог стерпеть и плевок в лицо, и удар в челюсть, но не прощал, если его отодвигали в сторону, не брали в расчёт.
Он спорил с преподавателем на предмет диалектики, усомневая теоретические основы марксизма, и в спорах этих зачастую побеждал. Самым пакостным в мужской дружбе он считал слепую преданность и неспособность прощать за предательство. Но исповедовал он не великодушие, а умеренность и сдержанность в отношениях. Широкие колебания плохо влияют на прочность конструкции.
И даже своему криминальному ремеслу он научился самостоятельно, без посторонних подсказок. И стиль имел свой, «фирменный». Он не просто обчищал жертву, но вступал с ней в отношения. Мимолетные, но приятные для обоих. Иногда они выходили за пределы вагона и заканчивались рестораном, бурной ночью, поцелуем на прощанье. Ирина стала первой в длинном ряду этих побед, приведя к затянувшемуся на два года роману, но после развода Угрюмов старался долгосрочных обязательств избегать.
– Девушка, вы уронили кошелёк.
На вид ей лет двадцать. Род занятий — студентка. Вера в доброе и вечное ещё жива в её глазах. Она красива. И одинока. Что является вопиющим противоречием, которое необходимо срочно исправить.
– Вы мороженое любите?
В этом тоже заключается талант: точно определить с первого взгляда, сразу ли в койку или сначала в кабак. Детское кафе — это отдельный нюанс, означающий, что даже предложением ресторана её можно обидеть.
– Меня зовут Пётр.
– У! Так строго!
– Ну, не Петькой же представляться. А ваше имя?
– Тоня.
– Хм.
– Что означает это «хм»?
– Ассоциации. Помните Павку Корчагина? Его первую девушку звали так же.
– Вам нравятся фильмы про революцию? Это не модно.
– Что поделаешь? Отстал от жизни. У нас в экспедиции не было ни телевизора, ни даже радиоприемника.
Тоня заслонила смешинку ладонью.
– Так вы предпочитаете сливочное или крем-брюле?
– Любое, но в шоколаде и с коньяком.
Возможно, он ошибся, отнеся её к разряду недотрог.
Мороженое легло ровно, вопрос оставался только в том, куда двигаться дальше. Невский проспект — это всего лишь нейтральная полоса на границе между отказом и продолжением.
– Ты проводишь меня до общежития?
– Не сомневайся. Но мы разве торопимся?
– Зачётная неделя. Слышал про такую?
– В наше время мы старались всё делать вовремя и не накапливать хвостов.
– Ты такой старый?
– Нет, просто мир перешёл с рыси на галоп.
У дверей общаги Угрюмов не пытался её целовать или проситься в гости. Пусть дозреет. Но руку её многозначительно подержал в своей.
– Встретимся завтра? Или...
– Ой, не знаю, - задумалась она.
– Слушай, у меня идея! Ты приходи к нам на репетицию.
– Ты разве в театральном учишься?
– Угрюмов кивнул на официальную табличку общежития, из которой следовала, что Тоня скорее физик, чем лирик.
– Это для души. Называется СТЭМ.
– Хорошо. Моя роль — благодарный зритель?
– Тебе понравится. Обещаю. А после...
– Кино?
– Можно и кино.
– Договорились. Куда приходить?
Угрюмов не стал ловить такси, а поехал на автобусе, сознательно удлиняя маршрут — «дома» предаться размышлениям не дадут. Хотя, о чём тут рассуждать? Нужно выбросить её из головы, а взамен найти достойную старушку на неделю-другую.
Тоня, нарисованная его воображением, соглашалась с ним.
***
– Вы к кому?
Старенький вахтёр в стеклянной будочке не поленился выйти наружу и перегородить Угрюмову путь.
– На репетицию.
– Рановато что-то.
– Мне сказали: в три.
– Так перенесли ведь на час позже. Объявление было.
– Не знал. Подождать где можно?
– Да хоть здесь, - предложил вахтёр, но сразу же смягчился.
– Хотя, в зале никого сейчас нет. Можете там.
– Спасибо.
– Дорогу знаете?
– Найду.
– По лестнице вверх и направо. Там сами увидите.
Угрюмов толкнул массивную дверь и очутился в кромешной тьме среди запахов погреба. Зажёг спичку и рассмотрел на стене выключатель. Одинокая тусклая лампочка осветила общие очертания помещения, скрывая детали. Где-то там впереди, чуть справа виднелась сцена, а с левой стороны простирался зрительный зал, заканчивающийся рубкой. Угрюмов запрыгнул на сцену и прошёлся к середине, отмечая про себя, что деревянное покрытие являлось источником заноз и, пожалуй, нуждалось в капитальном ремонте.