Неведомые поля (сборник)
Шрифт:
X
Ни в тот вечер, ни на следующие день и ночь Бен домой не вернулся. Зия дала его отсутствию три никак не связанных объяснения. Вечером третьего дня Фаррелл приготовил обед, и они поели в натянутом, словно тугая проволока, молчании, в котором мысли Фаррелла звенели, лязгали и скрежетали так же громко, как грозно гудевший на бесчисленных семейных сборищах пищеварительный тракт его тети Долорес. Никому не дозволялось и неприметнейшим знаком показать, что он слышит нечто, даже когда дело доходило до залпов над солдатской могилой или большого ночного первенства в кегельбане — в итоге все кончалось тем, что
После обеда она разожгла в камине огонь — присела, не отрывая пяток от пола, на корточки, шустро, как карточный шулер, перетасовала предназначенную для растопки щепу, со вкусом приладила один к другому расколотые надвое кругляки земляничного дерева, поворачивая их туда-сюда, пока они не притерлись, только что не потрескивая, в совершенную, будто сугроб, поленицу, чиркнула единственной спичкой, подожгла ее и с тихим ворчанием распрямилась, едва пламя, словно артериальное давление, скакнуло вверх. Так и не повернувшись к Фарреллу, она сказала:
– Незаданные вопросы могут и убить человека. Почему ты никогда не спрашиваешь меня о том, что тебе хочется знать?
Захваченный врасплох — они только что вяло обсуждали недавнее предложение Муниципального совета Авиценны наложить местный запрет на торговлю напоминающими о войне игрушками, а также мясом скота, вскормленного на пшенице, и любыми куклами, у которых отсутствуют гениталии — Фаррелл, не задумываясь, спросил:
– Как получилось, что ты никогда не выходишь из дому?
До последней минуты он даже не сознавал, что это ему известно.
– Ничего себе вопрос! — в голосе Зии слышалось снисходительное удивление и насмешка. — А почему это ты решил, что я не выхожу?
Фаррелл ответил:
– Клиенты к тебе сами приходят. Покупками занимаемся мы с Беном. И с ним ты никуда не выходишь — ни в рестораны, ни в гости, ни в кино, ни на концерты — никуда, за все время, что я здесь. Я даже ни разу не видел, чтобы ты доставала почту.
– А много ли ты меня видишь, Джо? И чем вообще я занимаюсь у тебя на глазах? — голос ее оставался странно игривым, почти озорным. — Единственное, в чем ты при твоем распорядке дня можешь быть уверенным, так это в том, что я завтракаю, принимаю в непонятное время непонятных людей и люблю по вечерам слушать, как ты играешь. Откуда ты можешь знать, что я не провожу послеполуденные часы, произнося на автобусной остановке проповеди насчет покаяния и преисподней? Я могу, например, состоять в шайке мошенников или магазинных воров. Я могла бы иметь с полдюжины любовников или разносить газеты, а ты бы все равно об этом не знал.
Фаррелл нехотя хохотнул, а Зия сказала:
– Задай настоящий вопрос.
– Куда, к дьяволу, делся Бен?
Зия словно и не услышала Фаррела, она по-прежнему сидела на корточках спиной к нему. Фаррелл продолжал:
– Зия, сорока восьми часов многовато для заседания кафедры, но как раз хватает, чтобы превратить Бена
– Нет, — глядя в огонь, сказала она. — Никуда мы обращаться не будем.
Она обхватила себя руками, потирая плечи, словно никак не могла согреться. В голове Фаррелла мелькнула строчка из песни: «Вчера я видел новую луну со старой на руках.»Он сказал:
– Когда я увидел его в Бартон-парке, он меня не узнал. Об этом я тебе не рассказывал.
– Тебе и не нужно было рассказывать.
Фаррелл принял ее спокойствие за снисходительность и вдруг обнаружил, что его охватывает безудержный гнев.
– Разумеется, мне не нужно было рассказывать, — передразнивая ее, выпалил он. — Разве мадам Ля Зонга можно чем-нибудь удивить? У тебя же в кухонном эркере прямой провод из космоса, и боги дважды в неделю выходят на связь, а твое кресло-качалка опутано вечной пеленой дьявольской тайны! Только мне наплевать на все это, я знать не хочу устройства вселенной — вращается ли она за большие деньги или так, от нечего делать. Я просто немного тревожусь за своего друга, только и всего.
Зия расхохоталась еще о того, как он закончил — грубым и щедрым хохотом, заставившим и огонь пригнуться и захихикать. Фаррелл, сообразив, что она пытается встать, подсунул Зие под локоть ладонь, дабы она могла на нее опереться. Вес, обрушившийся на ладонь, оказался столь велик, что он едва не повалился на Зию; на миг его охватил ужас, какой одолевает утопающего. Ощущение это исчезло, как только Зия выпрямилась, ничем не показав, что заметила его неловкость или испуг.
– Как мило, — сказала она. — Бен был прав, чтобы разозлить тебя, надо как следует потрудиться, но зато труды вознаграждаются сторицей.
Уже не смеясь, она сжала его предплечье.
– Прежде всего, я не вижу ни в окно, ни из кресла ничего такого, чего не способен увидеть любой другой человек. Это чистейшая правда, и должна тебе сказать, правда чертовски обидная. Что же до тайн и посещений, — тут уголки ее губ поползли вниз и ползли, пока Зия не обрела сходство с Уинстоном Черчиллем, пародирующим греческую трагедийную маску, — сожалею, но за долгое-долгое время боги не прислали мне даже открытки. Возможно, они попросту потеряли адрес, который я им оставила, когда переезжала.
Она ласково встряхнула Фаррелла, показав в усмешке мелкие белые зубы и так повернув лицо, чтобы подставить жестокому свету все его рытвины и ямы — подобно тому, как загнанный волк подставляет горло автоматическому милосердию курка.
– Я старая женщина, имеющая молодого любовника, — произнесла она. — Вот и вся история, Джо. И я сказала тебе об этом еще в то утро, когда мы с тобой познакомились.
Она стояла так близко к нему, что он ощущал аромат черного кофе, который она пила беспрестанно, еле слышный запах запутавшегося в волосах дыма и исходящий от рук лоснистый, муксусный душок земляничного дерева.
Фаррелл спросил:
– Сколько это уже продолжается? Давно он вот так бегает по лесам, играя в Эгиля Эйвиндссона, раззоряющего монастыри?
Насмешливая, открытая улыбка Зии искривилась, как сломанная нога.
– Если ты говоришь о Лиге, то он состоит в ней всего лишь год или чуть больше: сражается в их потешных войнах, участвует в турнирах, — всякий раз, как речь заходила о Лиге, Зия принимала ровный и отчужденный тон. — А вот Эгиль — другое дело. Эгиль гораздо старше этого.