Неведомый Памир
Шрифт:
Уже потом я узнал, что Чийирчик означает в переводе розовый скворец. Сейчас, ранней весной, я нигде не видел и признаков этих птиц. Но однажды мне пришлось пересекать Чийирчик в середине лета, когда даже здесь, на вершине перевала, было жарко. Пышные зеленые луга колыхались под слабым ветерком, и всюду, куда ни погляди, суетились десятки и сотни крупных красивых птиц. Бледно-розовые, с ярко-черными крыльями и хохолком, они стремительно пересекали дорогу перед самой машиной, группами и в одиночку перелетая от цветущих лугов, где было множество всяких кузнечиков,
Наши машины стремительно спускались вниз, переваливая с серпантина на серпантин. Мы вторгались в царство гор. Непрерывно визжали тормоза, взлетали вверх облака пыли, гудели клаксоны. После каждого разгона и резкого торможения на поворотах я поначалу инстинктивно поджимался, упираясь ногами в пол кабины. На крутых, до трехсот сорока градусов, поворотах с одного серпантина на другой опасность столкнуться со встречной машиной была вполне реальной. Как мне охотно поведал Коля и в чем я потом сам смог убедиться, столкновения на Чийирчике - не редкость.
Но вот спуск кончился. Мы быстро покатили по все еще идущей вниз дороге в какое-то крутое ущелье. Зеленые склоны, ощетинившиеся серыми зубьями скал, круто вздымались от дороги вверх, уходя в поднебесье. От этой крутизны и высоты в душу закрадывался почтительный холодок.
Вдруг горы раздвинулись, отступили - и машины выехали в довольно широкую долину. На берегу бурной речки раскинулся обширный поселок, утопающий в зелени.
– Гульча, - сказал Коля.
Название было мне знакомо. Я знал о трагедии этого поселка, захваченного и разграбленного в 1932 году басмачами.
Сейчас в этом мирном цветущем поселке ничто не напоминало о трагическом прошлом. У придорожной чайханы приткнулись к стенкам, как кони у привязи, с десяток тяжело груженных пятитонок. Подъезжавшие шоферы как бы нехотя вылезали из кабин, не торопясь осматривали баллоны, груз, снимали подвешенные на задних стенках кабин неизменные кошелки с домашней снедью, собранной в дорогу заботливыми домочадцами. Хлеб, масло, помидоры, яйца, сало...
Эти всегда так одинаково тщательно собранные кошелки уже тогда привлекли мое внимание. Только познакомившись как следует с трактом, я понял, сколько неожиданностей подстерегает здесь водителей, как легко вдруг засесть на далекой безлюдной дороге, за сотню километров от ближайшей мастерской или столовой.
Стала понятна и эта расхлябанная, косолапая походка старых памирских водителей, совершенно расслабляющихся на коротких остановках. Адская тряска сотен километров дороги, многочасовая вибрация баранки в руках, длительное нервное напряжение на бесконечных подъемах и спусках, постоянное беспокойство за тормоза, баллоны, двигатель - все это утомляет донельзя.
Леонид с Сашей Деруновым уже сидели в чайхане на помосте, по-местному поджав под себя ноги, и ели из мисок дымящийся лагман - густой узбекский суп.
– Какое мясо?
– деловито осведомился Коля.
– Баранина?
– Го-го-го!
– загрохотал вдруг в раздаточном окошке здоровенный повар-узбек.
– Ничиво,
Скоро и мы с аппетитом уплетали какое-то мясо.
– Что же, - решил высказаться я, - мясо неплохое. Люблю баранину!
Саша Дерунов фыркнул в кулак, Леонид ядовито улыбнулся, и только Коля простодушно уставился на меня.
– Ты что, обалдел? Какая же это баранина? Слышал, что чайханщик сказал? «Ого-го-го!» - И Коля заржал по-жеребячьи.
Только тут я сообразил, что ем конину. Отважившись, я решил все же похвалить еду. Не отпираться же от своих слов! К удивлению, меня поддержали. Леонид сказал даже, что это еще неважная конина, а бывает - пальчики оближешь!
И снова ревут моторы, трясется и вздрагивает кузов на бесчисленных ухабах, и под монотонный свист ветра Коля деловито повествует о своем очередном любовном похождении. А дорога опять уползает в ущелье, которое с каждым поворотом становится все выше и уже. Горы встают впереди беспорядочным нагромождением, уже совсем близко торчат увенчанные снегом острые вершины. Кажется невероятным, чтобы в этой гигантской толчее можно было не то что на машине, на лошади пробраться!
Гульчинское ущелье. Дорога то спускается к самой реке, то взбирается по крутым карнизам вверх. Гульча мчится сплошным переливающимся каскадом, окруженная редкими древесными зарослями, главным образом ивой. В одном месте мы поднимаемся особенно высоко. Река ревет где-то внизу, под левым бортом машины. Дорога суживается до предела, слева уходит вниз большой проем свежего обвала. Тормоз, еще тормоз; заскрежетали переключаемые передачи, и машина тихо-тихо поползла вперед.
– Мертвая петля, - прервав свою болтовню, пояснил Коля.
– А ну-ка, глянь сюда.
Привстав, я гляжу из кабины вниз, влево и внезапно вижу в проеме обвала, прямо под колесами машины, Гульчу, пенящуюся далеко внизу. Впечатление настолько ошеломляющее, что я невольно отшатываюсь. Кажется, еще сантиметр - и машина рухнет вниз. Коля довольно смеется. Левые колеса машины ползут по самому краю дороги, а правый борт почти чиркает по отвесной стене скалы, уходящей ввысь. Напряженное молчание.
Двум машинам здесь не разъехаться, но «мертвая петля» просматривается с двух сторон, и сейчас мы видим, как метрах в трехстах впереди, у противоположного конца опасного участка, замерли два встречных грузовика.
(Позже это место было значительно расширено и сейчас особой опасности не представляет, хотя обвалы нет-нет да и сократят проезжую часть до предела.
Тогда снова гремят взрывы, и дорожники, вгрызаясь в скалу, отвоевывают еще несколько метров. И так, видимо, без конца).
Короткая остановка в очередном поселке - Суфи-Кургане. Наступило самое жаркое время дня, но жары здесь нет: сказывается высота. Поселок весь в свежей, не успевшей запылиться зелени. Время как бы пошло назад: из жаркого лета мы попали в разгар весны. Мы уже высоко, выше 2 тысяч метров, но пока что не чувствуем этого. Прекрасный свежий воздух бодрит, как купание в нарзанной ванне, настроение отличное.