НеВенец творения. Всё, что вы боитесь знать о будущем
Шрифт:
В-третьих, иммунитет африканцев за сотни лет жизни в неблагополучном эпидемиологически тропическом и экваториальном климате частично адаптировался к малярии и желтой лихорадке – болезням, очень распространенным и наносившим значительный ущерб плантаторам в Северной Америке и на островах Карибского бассейна. Особенно страдали от этих инфекций индейцы Мексики и Южной Америки, что делало малоэффективным использование колонизаторами коренного населения обеих Америк в качестве рабов.
В-четвертых, в Африке многие столетия уже существовал рынок работорговли, который был организован и контролировался прежде всего арабскими купцами, создавшими в Северной и Центральной Африке развитую инфраструктуру торговли рабами. Впрочем, местные вожди в Экваториальной Африке и сами не брезговали работорговлей,
В-пятых (и это во многом следствие четвертого), за долгие годы работорговли в Африке выработалось отношение к рабству как к неотъемлемой части повседневной жизни, что позволяло белым американским работорговцам внушать чернокожим африканцам, в том числе посредством миссионерской деятельности, что «рабство – это судьба, уготованная им богом», и рассчитывать на то, что издержки на восстания и сопротивление чернокожих рабов на североамериканском континенте будут невелики.
Однако с течением времени в XVIII и особенно в XIX веках экономическая привлекательность рабства снижается все больше и больше. Отношение общества к рабовладению становится резко негативным, особенно по мере распространения гуманистических и либеральных идеалов. Кстати, последнее тоже было неразрывно связано с развитием капиталистической экономики, резким увеличением спроса на труд, в особенности квалифицированный, и популяризацией предпринимательства.
Известно, что южные (сельскохозяйственные) и северные (индустриальные) штаты США развивались далеко не одинаково. После гражданской войны между Севером и Югом в 1860-х годах рабство было отменено, но элиты южных штатов (тогда их интересы на федеральном уровне представляла Демократическая партия) сумели сохранить расовую сегрегацию де-факто. Им удалось провести законы о подушном налоге с избирателей и «тестах на грамотность», реализовав тем самым на практике имущественный и образовательный ценз одновременно – чернокожее население южных штатов было значительно менее грамотно, чем белое, и, естественно, не обладало какой-либо значимой собственностью, то есть в основной своей массе не проходило ни имущественный, ни образовательный ценз. Белым плантаторам Юга, как и раньше, требовалась дешевая рабочая сила для работы в сельскохозяйственном секторе, и темнокожие работники, хоть и получившие формально свободу, были по-прежнему нужны на плантациях, особенно при уборке хлопка.
В середине ХХ века ситуация со спросом на труд на Юге США стала меняться. Механизация сельского хозяйства в 1950-х годах затронула и хлопковую отрасль, традиционно требующую наибольшее количество трудовых ресурсов, а массовая миграция афроамериканцев из южных штатов на Север (чернокожие граждане США были ограничены в избирательном праве на юге, но имели при этом право на неограниченную миграцию внутри страны, и она резко активизировалась во время и после Великой Депрессии, начав исчисляться сотнями тысяч человек в год) способствовала нехватке рабочих рук в отстающей, но развивающейся промышленности Юга. Так, например, в середине ХХ века в текстильной отрасли южных штатов лишь 2–5 % работников были афроамериканцами, а доход на душу населения там составлял не более 50 % от среднего по стране.
Механизация хлопковой отрасли и отток трудовых ресурсов на Север резко изменил структуру рынка труда в южных штатах. Если в 1950 году хлопок там собирали в основном вручную, то через десять лет уже почти 50 % хлопка убиралось при помощи комбайнов. Консервативной элите юга пришлось задуматься о мерах по удержанию населения от внутристрановой миграции, и это означало, что постепенно придется пойти на политические уступки – ведь в той же текстильной отрасли требовались более образованные работники, чем на уборке хлопка, а избежать продолжения массового оттока трудовых ресурсов с консервативного сельскохозяйственного Юга на демократический индустриальный Север можно было только радикальным
В результате реформ в наиболее консервативных штатах (Миссисипи, Южной Каролине и Алабаме) в период с 1960 года по 1970-й количество афроамериканцев, имеющих право голосовать, выросло с 5–10 % до 50 %. Также следствием описанных изменений стал рост занятости афроамериканцев в текстильной промышленности до 25 % от общего количества работников. В итоге в 1990-х годах разница в доходах на душу населения между северными и южными штатами, которая начала стремительно сокращаться с начала 60-х годов, полностью исчезла, а структура рынка труда выровнялась.
Этот пример (что немаловажно – из новейшего времени) наглядно показывает, что политические и институциональные изменения даже в наши дни обычно обусловлены технологиями и спросом на рабочую силу, но не наоборот. Какие бы институты ни пытались создавать в южных штатах победившие в Гражданской войне северяне, проблема расовой сегрегации окончательно осталась в прошлом лишь тогда, когда технологический прогресс привел к резкому росту спроса на квалифицированный труд, а чернокожие граждане стали цениться именно как квалифицированная рабочая сила, военнообязанные и, как следствие, налогоплательщики.
После этого у консервативных южных элит уже не было возможности сопротивляться назревшим экономическим и политическим изменениям, а события, начавшиеся после «инцидента в автобусе» с Розой Паркс, лишь официально оформили то, с чем в глубине души уже смирились белые элиты американского Юга.
Часть II. Настоящее
После внедрения определенной технологии мы не можем отказаться от нее.
Таких примеров, как в первой части этой книги, можно привести множество. Человеческая цивилизация эволюционирует непрерывно, события социально-технологической эволюции соединены между собой множеством причинно-следственных связей и во многом предопределены климатическими, демографическими, экономическими, технологическими факторами. Некоторые из этих связей читатель заметил, познакомившись с предыдущими главами этой книги. Конечно, в истории всегда есть место случаю, и предопределенность в социально-технологической эволюции не означает жесткую безальтернативность конкретных событий в определенное время. Но цивилизация, как и отдельные нации и общества, в любом случае, развивается в некоем «коридоре возможностей». Кроме того, все народы получили изначально некую выданную «колоду карт» в виде особенностей своего географического положения и климата, в которой могли, как у Японии или Великобритании, выпасть «козырные карты», а у кого-то, как у государства майя или некоторых африканских стран, оказались на руках только «шестерки». Очень условно происходящий процесс можно сравнить с компьютерной игрой «Cid Meyer`s Civilization», где игрок строит собственную «цивилизацию», опираясь на заранее предопределенные факторы.
Уже не раз упоминалось, что одна из характерных черт социально-технологической эволюции – увеличение «плотности интеллекта». Да, в какой-то степени эволюция человечества – это непрерывный процесс концентрации «вычислительных мощностей» биологического происхождения. Сначала эта концентрация была совсем невелика, интеллект был «размазан» тонким слоем по планете, так как плотность населения была очень небольшой. Переход к оседлому образу жизни увеличил его концентрацию, появление городов увеличило еще сильнее. В монастырях, а затем в университетских центрах стал концентрироваться научный потенциал как квинтэссенция человеческого интеллекта. Процесс урбанизации, начавшийся в конце XIX – начале XX века, сделал концентрацию интеллекта в городах и урбанизированных зонах высокой как никогда ранее. Это резко стимулировало технологический прогресс.